лица мужиков из бригады. И слова Бориса Петровича:
«Кроме него некому такое утворить. Калягин дважды судился, но это его ничему не научило. Такие люди не могут жить без приключений. Короста преступника уже съела в нем все человеческое, что мы зовем достоинством и честью — ему недоступно. А потому прошу суд учесть мнение коллектива и очистить имя бригады от позорного клейма…»
— Нет! Я не виноват! — взвыл человек, вгрызаясь зубами в шконку, и почувствовал жуткую боль в затылке. Она жгутом стянула голову, пробила виски. Даже глазам стало тесно…
Николай не понял, что произошло… Он не знал, как оказался в психиатрической больнице, сколько времени здесь провел?
Просветление случилось внезапно. Он открыл глаза. Увидел голубое небо через толстую арматурную решетку, себя, связанного веревками, одетого в немыслимое рядно.
— Где я? — огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить, что с ним произошло.
Память подкинула суд, зону и грубый окрик, глухую угрозу расправой.
«Зона? Но где шконки?» — оглядел себя, соседа, сидевшего на койке напротив, там, чуть дальше, еще мужики. В халатах, пижамах. И никаких шконок. Но что за люди? Где он?…
Мужик напротив оскалил мелкие гнилые зубы. Заблеял, закрутил глазами.
«Охренел, что ли?» — подумал Николай. Сосед, спустив штаны, стал подходить к Калягину, и тому показалось, что мужик, пользуясь беспомощностью, собирается обмочить его.
— Ты что, падла? Свихнулся? Я тебе, паскуда, все до корня откушу! — попытался вскочить на ноги, но не тут-то было.
Мужик остановился. Оглушительно закричал петухом. Опустив штаны до колен, повернулся к Николаю голым задом и пошел, виляя им, к остальным, забыв о Калягине.
«Псих какой-то!» — подумал Николай, вздохнув облегченно. И тут же приметил взъерошенного старика, семенящего к нему.
— Слушай, отец, развяжи меня! — обратился к нему Калягин.
— Вы, сударь, имеете честь говорить с князем Потемкиным! Вы в каком звании нынче? — обратился к Николаю.
— Ты, мать твою! Потемкин давно на том свете! Это ж всякий дурак знает! — возмутился Калягин, не понимая, растерявшись, сам-то он живой или его успели придавить могильной плитой мужики из бригады.
— Сударь! Я не слышу от вас ответа, достойного человека! Почему не отвечаете на мое приветствие? Иль ждете, когда холопы накажут вас, заставив вести себя прилично в присутствии почтенной особы? — выставил вперед всклокоченную бороденку.
— Иди в жопу! — цыкнул Николай, возмутившись не на шутку угрозе.
— Адольф Гитлер! Я приказываю вам выпороть сиятельного графа! Он счел наше общество недостойным и не ответил любезностью на мое приветствие! — заплевался Потемкин.
Из угла комнаты к Калягину с визгом подскочил тщедушный, вонючий мужичонка и стал тузить Николая сухонькими острыми кулачонками.
— Отвали, козел! Эй, ты, гнида облезлая! Встану, голову оторву! — заорал Николай и услышал, как кто-то открывает ключом двери. Калягин повернул голову, увидел двоих громадных мужиков. Это были санитары.
— Ну, что вы тут? Опять беситесь? Эй, Гитлер, отвали от новичка! Не то яйца вырву! — ухватили тщедушного мужика, взобравшегося верхом на Николая, отбросили его в угол, приказав:
— Ты проиграл войну! Слышь? Теперь — в плену! Молчи! Не то воткнем головой в унитаз и сдернем!
Гитлер полез на стену с воплями:
— Я всю Европу покорил!
— Эй, мужики! Развяжите! Отпустите меня! — заорал Николай.
— Заткнись! А то и тебе врежем! — услышал в ответ грубое.
— Где я? Что со мной? — взмолился Калягин.
— В санатории! Знаешь, как называется? Дурдом «Ромашка».
— За что меня сюда впихнули?
— А разве тебе у нас не нравится? — изумились санитары.
— Я нормальный! Отпустите!
— Сейчас! Только смокинги сменим! — рассмеялись оба в один голос.
Но тут Потемкин подал голос:
— Я приговариваю всех вас к повешенью! На рею их! — указал пальцем на санитаров.
— Слушай, ты, сиятельный, захлопнись! — не выдержал Николай. И обозвав Потемкина недобитой вошью, снова попросил санитаров отпустить его.
— Лежи! А будешь много хотеть, дышать перестанешь! — осклабились, уходя.
Николай взвыл не своим голосом.
— Лучше убейте! — кричал он вслед, но его никто не слышал.
Вскоре рослый парень вошел в палату. Психи, завидев его, оживились. Он сделал уколы всем. Первому — Николаю, Тот через три минуты спал мертвецким сном.
Иногда он просыпался. Не сразу, но понял, что его развязали. И он одет в пижаму.
— Ну, понравилось у нас? Не стоит уходить, правда? Ты посмотри, кто с тобой лежит? Сплошная история! Вон — маршал Жуков, а этот и вовсе — Клеопатра!
— Она же бабою была! — изумился Николай.
— А у нас своя Клеопатра! Другой пока не имеем! — усмехались санитары.
— С тобой даже Цезарь живет под одной крышей! Гордись! Видишь, руки на мудях сцепил? Он самый! Император! А ты кем будешь?
— Я — Николай!
— Николай Второй? — уточнил санитар.
— Да нет! Я просто Колька! Николай Калягин!
— Фу! Как скучно! У нас таких нет! Все знаменитости! И ты себе подбери подходящую кликуху, — посоветовали шутя.
Когда они ушли, к Николаю подошел Цезарь. Глянул на него и сказал глухо:
— Слушай, мазурик, я в этой хазе третий год канаю! От вышки сюда сквозанул. Лучше жить психом, чем жмуром! Доперло! Подфартит, смоюсь. Но мне тут неплохо! И ты захлопнись. Ведь из зоны тебя приволокли. Классно темнуху слепил. Сыграл в маскарад! Теперь чего вылупаешься? Заглохни. И другим не становись поперек жопы. Тут дурдом. Но это файнее зоны! Там теперь без хамовки — зэки, как мухи дохнут. Усек? Лягавые из своего положняка зэков харчат. Не всем подсветило дышать. Особо тем, кто на особиловке, к расстрелу. Этих никому с того света вытягивать неохота. И тебя заморили б. Дошло? Тут ты додышишь до чего-нибудь! А в зоне сдохнешь. Так вот заткнись! Молись судьбе, что сюда попал! А уж она сама определит, дышать дальше иль здесь копыта отбросить…
— Так ты — нормальный? — удивился Николай. Цезарь скорчил свинячью рожу, захрюкал, засвистел, встал на четвереньки и пошел в свой угол, — несносно воняя по пути.
Там, в углу, двое мужиков играли в чехарду, стучась лбами в стены. Вчера они играли в прятки, ища друг друга на потолке, лаяли на окна, плевали на дверь.
— Ну ты, Николай Второй, давай с нами в лапту играть! — позвал Калягина псих и снял с ноги тапок, запустил им в Николая, заорал радостно: — Выбил, выбил! Я в него попал!
Николай схватил психа за шиворот, поднял его в воздух, потряс и, бросив на пол, закричал:
— В другой раз из тебя мяч слеплю! Понял, пес шелудивый?
— Ни хрена не понял! Он настоящий псих! Ему баба утюгом мозги отшибла! — философски отозвался из своего угла Цезарь, слегка пошевелив пальцами рук, сцепленных на лобке.
— Эй! Мужики! Давайте обедать! — позвали санитары. Николай, едва подвинул миску с борщом, взвыл от боли. Гитлер перевернул ему на голову всю свою порцию. Горячий борщ залил лицо, одежду. Калягин вскочил разъяренный, но санитары тут же скрутили его, одели в смирительную рубашку, связали…
Лишь через два дня вернули его в палату.
