жизни. Эта ненависть не раз выливалась на сына. Она не могла простить ему даже внешнего сходства с отцом. И шпыняла не щадя.
«…Ох, как скользко нынче на дороге. Может, и стоило бы попросить Вовку, чтоб подкинул рынку. Но тогда он обязательно стал бы допытываться, зачем мне понадобилось одной на базар идти? Еще и увязался б следом. Зачем мне этот геморрой?» — думает старуха, тяжело передвигая корявые, слабые ноги.
Они в последнее время совсем отказывались слушаться. Дрожали, разъезжались в разные стороны, как у старой клячи. Бабка ругала их последними словами, хваталась за стены, сдвигала ноги, спотыкаясь, шла дальше, но быстро уставала, выбивалась из сил, садилась отдыхать. Она чувствовала, что дни ее сочтены.
«Только бы не стать обузой детям, не мучить Наташу! Ей и так в жизни нелегко достается. Пусть бы смерть забрала меня сразу, не терзала, не приковывала б беспомощную к постели — на долгое время, чтоб не связать собою руки никому, — думала бабка. — Вот куплю внучкам обновки. Больше уже, видно, радовать не приведется. Зато обувка как кстати сгодится!» — снова подвернулась нога. Старуха едва успела схватиться за прилавок. Удержалась. И, оглядев обувь, тут же увидела, что искала. Нашлись и размеры, даже цена подошла. Как раз хватило…
Продавщица положила сапоги в пакет. Бабка прижала его к себе. Пошла обратно.
— Скоро внучонки со школы придут. Наденут сапожки, выскочут на улицу пофорсить перед соседями. Ох, сколько радости будет, — миновала рынок. И — на подходе к остановке поскользнулась. Не стоило так спешить. Шофер увидел и ждал ее. Но она не верила мужикам и побежала. Когда падала, не за что стало ухватиться, и ударилась головой об обледеневший асфальт. В глазах красные шары замелькали. Они закружились, потом стали гаснуть, чернеть: — Господи! Благодарю, что услышал и забираешь меня без мук для ближних, — улыбнулась впервые за много лет.
О ее смерти сообщили семье уже через час. Нашли пенсионное удостоверение при бабке. И доставили старушку вместе с сапожками — домой. В последний путь Агриппину Михайловну провожали всей улицей. Мужики и женщины, даже дети.
Старушка лежала в гробу строгая, совсем сухонькая, изможденная. Но впервые ни на кого не ругалась и не гнала от своего гроба.
— Мам! А я все боялась, что бабулька вскочит из гроба, сыщет где-нибудь каталку и как набросится на мужиков, какие ее закапывали, как
закричит на Них: «А ну, пошли отсель все, козлы облезлые! Чтоб духу вашего тут не воняло!»
— Не надо, Аленушка! Твоя бабуля была мне, матерью. Она несчастный человек! Но поверь доченька, всем нам в этой жизни будет очень не хватать ее… Как жаль, что я не удержала ее по незнанию. Отпустила одну. Без нее сама сиротой осталась, — вытирала невольные слезы Наталья И до самого утра никак не могла успокоиться.
Володька после смерти матери стал молчаливым, угрюмым. Лишь через неделю заметила Наталья, как посеребрила его голову седина.
— Ты знаешь, иногда обижался на нее. Не понимал, как сберегла она семью нашу. Как безгранично, молча любила тебя. И защищала… Меня не щадила. Какою мудрой была! Жаль, что поздно я все понял. Когда ничего уж не вернуть.
— А твой отец! Почему он не пришел на ее похороны? Или ты не захотел позвать? Или потому что она его не хотела видеть?
— Нет, Наташа! Отец умер давно. Лет двенадцать назад. Спился и замерз у пивного ларька. Пролежал там всю ночь. Его похоронили, как бродягу.
— Зачем же ты матери наврал, будто у него другая семья, он любим и счастлив?
— Я мстил ей за насмешки в свой и в его адрес! Мне было больно за него. Я жалел отца. Она того не понимала. По-другому не мог и не хотел ей досадить. Знал, что каждой женщине обидно, если бросивший ее человек — счастлив с другой. У него не было второй семьи, разве только соседи на погосте, такие как он, несчастные, закончившие жизнь под чужим забором.
Наташка понятливо вздохнула. Теперь ей пришлось самой управляться и в доме, и на работе. Времени почти не оставалось. Когда приехал или уехал из дома муж — не помнила. Ложилась спать измотанная, разбитая. А через пару месяцев взмолилась:
— Володя! Не могу так больше! Сил нет. Работаю, как вол. С семи утра до семи вечера. А зарплата, вслух сказать, что выругаться. На нее три дня не прожить. Зовут меня в частный ресторан. Обещают хорошо платить. И нагрузка там поменьше. На работу не к семи, к девяти утра. И до девяти вечера. Зато работать стану через день. Здесь я уже с ног валюсь. Не получаем мы мамкиной пенсии. Ее очень не хватает. Куча дыр появилась. И хотя твоя получка стала больше, а незаметно этой добавки…
— Знаешь, я это сам вижу. И тоже хочу уйти в грузоперевозки, дальнобойщиком. Говорил с мужиками. Они не сетуют. Получают неплохо. Особо те, кто за границу ездят. Чем я хуже? Вон Леха Шитиков уже квартиру купил. За год! А Валерка привез из Германии три машины. Загнал их и враз на ноги встал, все свои дела поправил. Года три помотаюсь, выровняемся, можно снова где-то в городе устроиться. Как ты?
— Тебе не стоит! — вспомнилась свекровь.
— Наташка, ну, подумай сама! Любой дальнобойщик вдесятеро больше имеет. А если дураком не быть, то еще лучше! И тебе не надо будет вкалывать!
…Через неделю Вовка уговорил жену, перешел в дальнобойщики. А Наталья — в частный ресторан. Теперь она работала через день и успевала управиться по дому, отдохнуть к предстоящей смене.
Вот так решив постирать куртки дочурок, стала вытаскивать все из карманов и онемела, достав сигареты.
«Аленка! С чего это тебя на курево потянуло? — бросило женщину в жар. — Всего тринадцать лет! — вспомнилось бабе. И посмотрела на часы. Дочери должны были вот-вот вернуться из школы. — Давно ли она балуется куревом? А может и Маринка вместе с нею втянулась? Неужель еще при бабке курила? Нет! Та обязательно проследила б и сказала мне. Надо поговорить с обеими и не со рваться…»
Девчонки впорхнули в дом, ничего не подозревая. Торопливо сели к столу. Что-то рассказывали Наташа не слышала.
— Мам! Что с тобой? — заметила Аленка плохое настроение женщины. Та положила перед нею сигареты.
— В твоей куртке нашла. Собралась стирать ее. Что ты мне скажешь?
Аленка покраснела до макушки. Маринка сидела, вобрав голову в плечи.
Наталья присела рядом. Ждала. По столу почувствовала, как дрожат ее девчонки.
— Давно курите? — спросила глухо.
— Как бабушка умерла.
— С чего закурили?
— Плохо без нее, мам! Вас почти не видим дома. А она всегда с нами была. Сказки рассказывала, помогала, советовала. Когда не стало бабульки, мы будто сиротами остались. Доброго слова не слышим. Даже кажется, что мы вовсе не в радость, а в горе вам. Скорей бы вырасти, — хлюпнула носом Аленка.
— На сигареты у меня воровали?
— Пока еще нет! Нам бабуля деньги давала. С пенсии. На обеды в школе. И папка — на мороженое. Мы их не прожирали. Копили. С них купили сигареты…
— Обе курите?
— Маринка еще не умеет. Блюет и кашляет. Не получается у нее, — созналась Аленка.
— А тебя кто надоумил?
— Девчонки из класса. Увидели, что плачу по бабульке, решили успокоить, дали закурить. Полегчало. Перестало болеть сердце. Ведь мы к ней на могилу каждый день ходим. И говорим с нею.
— Как? — не поняла Наталья.
— Вслух. Все рассказываем ей. Про дом и школу. Про подружек и тебя…
— Не про девчонок! Не ври! Ты ей про мальчишек говоришь. За это она тебя дождем залила насквозь. И меня обмочила! — выдала Маринка сестру.
— У тебя уже мальчик есть? — изумилась Наталья.
— Все девчонки в классе уже на дискотеку с мальчишками ходят. Что тут такого? Чем я хуже всех?
