Тонкий лед

—   Я обещала дочке, что ты скоро отведешь нас в кино или в театр,— заглянула в глаза жена.

—   Милая моя девочка! Как был бы рад выполнить твою просьбу, но я возвращаюсь с работы уже к пос­леднему звонку. Устаю так, что ни одного фильма не увижу, засну в зрительном зале, и тебе будет неловко. Если хотите, сходите без меня,— просил Егор.

—   Еще чего! Я ей пойду, свиристелке! В кино захо­телось. Иль позабыла, что замужняя? Иль в доме те­левизора нет? Садись и смотри, чего хочешь. Почему в кино нужно переться? Еще в театр настропалилась. Нешто дурные деньги завелись? Лучше мужику костюм справь! В чем ему по твоим киношкам бегать? Все в том костюме, в каком с тобой регистрировался! Так ить совестно. Сколько лет прошло? Ты как короле­ва одета, а он все с голой задницей. Разве такое мыслимо? И как терпит? Весь обносился, оброс. Если я его под руку возьму, все поверят, что он дед мой!

Егор от такого комплимента мигом в ванной зак­рылся. Мылся, брился, чистил зубы, стриг ногти. Вы­ шел сверкающий.

—   А все равно в моих тапках! — заметила теща и укорила дочь,— до сих пор пижаму мужику не купи­ла. Срамотища единая!

Теща всегда поддерживала Егора. Дочку ругала, высмеивала, не щадя. Не любила и двух ее подруг, приехавших в Поронайск из Благовещенска почти одно­временно с Тамарой.

—   Че на их глазеешь? Ты — замужняя, они — оди­ночки. Нет меж вами общего. Что у холостячек на уме? Мужики и тряпки!

—   Мам, они — прекрасные врачи, серьезные девуш­ки. Не хотят выходить за первого встречного. Разве можно осуждать за это? — урезонивала Тамара мать.

—   Да пошли они в задницу! Какое мне дело до чужих баб? Но и ты с ними не смей вязаться. Не по­ зорься! Глянь на них: мимо этих непутяг дворняги про­скакивают, краснея до самого хвоста, закрыв глаза ла­пами. Или неправду говорю?

—   Мам, не надо лишнее наговаривать!

—   Чего? Это я брешу? Да как смеешь перечить? У твоих подруг все исподнее наружу. Трусы и лифчик на виду. К чему юбки, которые сраки не прикрывают? Даже сиськи поверх кофт лезут заместо воротника! Срам единый! На голове - воронье гнездо! Какой путний мужик на них глянет? А коль увидит, со страху до ночи не дотянет! Не приводи их в дом! Сама с ними рядом не появляйся, совесть поимей! — кипела теща.

Но Егор не обращал внимания на брань Марии Та­расовны. Он знал, тещу не переспорить. Да и зачем? Она была прекрасной хозяйкой, заботливым и любя­щим человеком.

Так повелось с самого начала, что теща стала ма­терью на двоих. Она никогда не натравливала дочь на зятя, всегда защищала его и жалела, понимала Егора без слов каким-то особым чутьем.

Случалось, сядет он к столу угрюмым, молчали­вым, Мария Тарасовна подойдет сзади, обнимет за плечи и скажет: «Пора мне на работу, вместе с тобой на зону. Хочь поваром иль уборщицей. А может этим, зашибалой. Уж я навела б там порядок. Не дозволила б тебя обидеть никому. Гольными руками промежности выдрала б любому, кто посмел бы косорыло глянуть! Других в лифчике задавила б как блох. Ну, совсем извели урки нашего Егорушку. Какой красавец был, а что осталось? Уши да нос! Ноги, и те заплетаются, хребет в коромысло согнулся. Штаны с задницы спол­зают вместе с трусами, рубаха ровно на чучеле мота­ется. Срам единый! От тебя бездомные коты в страхе разбегаются. Поди, ваши бандюги здоровей и лучше выглядят. Совсем смордовался на работе. Ну, разве это дело целыми днями ни сна, ни покою не знать?

В выходные она подолгу не разрешала будить Его­ра, давала выспаться, отдохнуть. Баловала пирогами, всяким вареньем и все грозила завалиться к Соколо­ву, надрать уши за Егорушку.

Теща сама ходила в школу на родительские собра­ния. Когда услышала от классной руководительницы, что Оля плохо ведет себя на уроках, возмутилась и пригрозила, что ощиплет учительницу как курчонка, если та будет брехать на внучку, что лучше Оли нет в свете ребенка, и обижать ее никому не дозволит.

Уходя с собрания, так грохнула кулаком по столу, что классная руководительница поверила в каждое слово.

Егор в школу не ходил. Мария Тарасовна сама управлялась. Но, возвращаясь домой, все чаще узнавал, что жена ушла с подругами в кино или театр.

Он верил Тамаре и спокойно ложился спать. И лишь теща оставалась на посту, она охраняла семью до пос­леднего. Когда возвращалась дочь, Мария Тарасовна налетала на нее фурией. Обзывала и грозила так, что никому другому не простила бы Тамара и одного тако­го слова. И все ж не удалось теще сберечь семью.

В тот последний вечер жена призналась, что раз­любила Егора, что он очень изменился, перестал быть интересным, нежным, совсем забыл о ней как о жен­щине и живет так, словно кроме работы ничего не су­ществует, Да, он все деньги приносит в семью, не остав­ляя себе заначников. Но не только его карманы оста­ются пустыми, в душе тоже ни теплинки, сплошной холод, одна зима. В семье даже от его голоса отвык­ли. А ведь так не должно быть, и всякий в доме дол­жен знать тепло и заботу, а не только он, взрослый человек, переставший быть мужчиной.

—  

Я не хочу обидеть или упрекнуть. Может, сама не достойна другого отношения к себе. Я не изменила тебе телом, но душою уже отошла и живу совсем дру­гой жизнью. Не обессудь, но не смогу жить с тобой по- прежнему. Слишком долго ждала, когда меня увидишь и поймешь. Прошли годы, они навсегда потеряны для нас. Мы потеряли друг друга, проглядели, когда ушла любовь. Она уже никогда не вернется к нам. Не ругай и не кляни. Давай расстанемся по-человечески, ведь истерика и оскорбления ничего не исправят, лишь ос­тавят неприятный осадок в памяти. Я этого не хочу. Мне есть за что уважать тебя. Давай расстанемся друзьями,— предложила Тамара спокойно.

—  

Я и не хочу скандалить. Любовь наручниками не удержать. Если ушла она, придется смириться. Но ты уверена, что сумеешь наладить судьбу с другим человеком и в случае неудачи не запросишься ко мне? — спросил Егор.

—  

Вот этого никогда не случится. Я предпочту оди­ночество. Все обдумано, и этот вариант тоже.

Когда дочь и теща отказались уйти от Егора, Тама­ра села на диван как оглушенная: такого поворота не ждала. Она молчала, смотрела в пустоту, потом вы­дохнула колючий комок, стала собираться. Егор спо­койно помог ей, ни слова упрека не сказал. Он застег­нул чемоданы, даже босоножки принес из прихожей. Достал из шифоньера в прихожей песцовую шапку жены, подал. Когда предложил деньги, Тамара покрас­нела:

—  

Егор! Ты, наверное, никогда не любил меня. Так спокойно провожаешь, будто уезжаю в командировку, на время, а ведь расстаемся навсегда и больше не увидимся...

—  

Что ж делать? На колени перед тобой встать? Смысла не вижу. Да, я люблю, но тебе потребовалась перемена или новизна... Это, знаешь, все равно, что человека все время кормить одними тортами. Вкусно, но со временем приходит пресыщение, и обязательно захочется черного хлеба. Я слишком жалел тебя и берег. Наверное, стоило быть погрубее и не дрожать над каждым твоим шагом, не верить тебе больше, чем самому себе. Ты не только наказала, но и проучила. Никому в жизни больше не поверю! Ты увозишь с со­бой и мою душу. Не только я, оба будем за это нака­заны. Тебя замучают сравнения. Поверь, многие будут в мою пользу, и не раз пожалеешь о сегодняшнем дне. Может, не скоро такое случится, но не минет. Я через какое-то время тоже успокоюсь, забуду и не захочу твоего возвращения. Впрочем. К чему эти увещева­ния? Ты рядом, но уже далеко и совсем чужая...

Тамара взяла чемоданы. Внизу ее уже ожидало такси. Машина вскоре отъехала, а Егор все стоял у окна.

—  

Прости, сынок, что не сумела вырастить дочку. Заместо человека выходила сучку. Исковеркала она твою судьбу, на всех наплевала, не остановилась, не послушалась, Как жить теперь станем? Как в глаза тебе смотреть буду? Ума не приложу,— плакала Ма­рия Тарасовна.

— 

А ничего, не пропадем, мать! Мы друг у друга имеемся! Это немало! — потрепал тещу по плечу и до­бавил,— мне не в чем упрекать Вас, Мы все слишком любили ее.