кайфом были, начал о женщинах всякие непристойности нести. Не пожалели воры пойла и для Иглы. Напоили его чифирем и на мурло ему клеймо поставили. Чтоб все знали, с кем поимели несчастье свидеться. Старик этот долго ничего не понимал. От чего каждый встречающийся с ним хохочет до упаду и сразу статью его узнает. Зеркал у них в бараке не водилось. Но как-то через полгода повезло ему в больницу попасть. Глянул он на свою морду, да так и остался немым. То ли от горя, то ли от неожиданности. Правда, срока он не дотянул. За полтора года до выхода помер. Но с этим клеймом.
— А что ему сделали?
— За что сел, то и накололи…
— М-да, — поморщился Яровой.
— Игорь, ты расскажи про «президентов» перстень, — предложил Трофимыч.
— Тот «президент» был исколот весь. Ни одного живого места. У него по всей шее змея вилась. Нетронутым было лицо и ладони рук. Остальное все разрисовано.
— Что основное, характерное было в его наколках?
— Много чего.
— Главное! — настаивал Яровой.
— Главное — это змея. Удав у него от пупка и до затылка вился. Как живой. Страшно было смотреть. А удав — символ коварства и силы. Такое ставили лишь тем, кто в руках своих не одну, а добрую дюжину шаек имел. В чьих руках воры дрожали. Кто имел право распоряжаться их жизнью и смертью. Казнил и миловал. Кого, сбиваясь с ног, искали много оперов[4] и долго не могли поймать. Удав — символ неограниченной власти над всеми живыми ворами. А если у него, у удава этого, на голове и корона выколота — это князь воров, их повелитель. За него воры пачками на смерть пойдут, не раздумывая. Вместо него — под суд, в тюрьму — куда угодно. До войны удавов на теле лишь пятеро по всей стране носили. Их знали все угро. Но к нам попал лишь «президент». А сколько мы с ним намучились, только нам известно. Не меньше двадцати раз в году зэки подстраивали ему побеги. Да спасибо вот этому человеку, он все хитрости знал и обоняние имел особое, — указал Бондарев на портрет погибшего командира роты охраны — «Президент» был негласным хозяином зоны. И пользовался многими привилегиями, которые сам для себя установил. На работу он, конечно, не ходил. Зэки отдавали ему безропотно свои пайки. Хотя сами оставались голодными. И не «сявки», а даже сами фартовые. Разговаривать с начальством лагеря он не желал. Гад, в знак протеста снимал брюки и поворачивался к вошедшим голым задом. На котором у этого вора «в законе» сотенные купюры были выколоты. И никто, ни один из начальников лагеря не смог заставить его работать. Но гут я появился, — рассмеялся Бондарев.
— И тебя он так же встретил, как и прежних? — улыбался Яровой.
— Тоже сторублевками. Зэки ему доложили, что в барак зашел новый начальник лагеря, но он даже не повернулся. Честно говоря, такое откровенное хамство меня взбесило. И решил я прибрать его к рукам. А для начала хорошенько изучил дело этого «президента»: над ним восемнадцать следователей работали. Приличный труд получился. Так вот, он был не просто «вор в законе», не просто главарь, он — воровской жрец. И у него на руке был перстень выколот. Цветной тушью. С зеленым камнем. Это символ бессмертия. Таких наколок я больше ни у кого не видел. Поймали его в Одессе. Повезло двум старым опытным оперативникам — на квартире у одной девахи его взяли. И, опасаясь осложнений, судить привезли в Киев. Ведь «президент» — птица необычная. И что ты думаешь, за пару дней до суда он чуть не сбежал из тюрьмы. На машине, что продукты привозила. Потом, в день суда — прямо из зала. Здание суда воры подожгли. После этого в тот же день по дороге в тюрьму на машину напали. Хорошо, что конвой был усиленный. Десять конвоиров эту птичку доставили. Потом по дороге в Магадан его дважды пытались украсть. А уж отсюда — счет потеряли…
— А что ему инкриминировалось?
— Он контролировал двенадцать шаек в крупных городах. Сам «мокрушник». Но, как ты знаешь, расстрела в те годы не давали. Осудили его на четвертной.
— Самому «президенту» сколько было?
— Тридцать девять.
— Молод. И воры ему такую власть дали?
— Воры не на годы, на способности смотрят. А они у него были поистине исключительные. К тому же эту шишку они избирают сами. Хотел я сразу круто повернуть. Но Трофимыч, он осмотрительней меня, не посоветовал это делать, чтоб не вызвать беспорядков со стороны воров. Посоветовал выждать удобного случая. И случай наступил, когда рассортировал воров я по всем баракам. С этим типом оставил лишь Папашу— тоже отпетого вора. А остальные в их бараке были работяги. Эти не только кого-то кормить, сами добавки просили. «Президент», лишенный окружения своих джигитов-телохранителей, поскучнел.
— Покричали немного. Одни продолжали кормить «президента», другие на сытые желудки поняли, что так даже лучше. Да и у Папаши уже много сторонников среди них было… А Папаша в тот же день был бригадиром назначен в своем бараке. И поскольку работягам бригадир, понятно, дороже, его охраняли день и ночь. Следили за каждым движением «президента».
— Значит, Папашу решил столкнуть с «президентом» лицом к лицу?
— Да, именно так. Папаша — мужик с гонором. Прислужничать не умел и не любил. Делиться тоже. Считал, что по способностям и воровским заслугам он не ниже «президента» и в душе обижался на воров. Считал себя обойденным и мстил за это ворам. А коль скоро воровской элиты в лагере не стало, вся его злость закономерно пала на самого «президента». Ибо в работягах Папаша не видел помехи. К тому же отношение работяг к «президенту» было ему на руку и он не только одобрял стычки между ними и участвовал в них, но и нередко был их инициатором. Особенно его бесило, когда «президент» показывал ему свой перстень. Это была крайняя мера. И Папаша обязан был беспрекословно подчиниться воле «президента». Но отдавать ему свою пайку он уже не мог. И решил целиком избавиться от повиновения. К тому же, как ни охраняла Папашу бригада, но кто-то из воров по приказу «президента» мог его убрать. Эта опасность заставляла искатьвыход. И как-то Папаша не нашел в своем чемодане золотое кольцо, которое он пронес с собой и о существовании которого знал «президент». Между ними началась жестокая драка.
— Это не драка, побоище целое было, — встрял Трофимыч.
— Да, мне этого тоже не забыть, — продолжил Бондарев. — Так могли схватиться только лютые враги. Один отстаивал свое «президентство», другой, Папаша, претендовал на него. Папаша пошел ва-банк. Не могли дерущихся остановить ни выстрелы вверх, ни холодная вода. Оба знали, что от исхода зависит многое. А потому все средства были хороши. Сразу никто ничего не понял, почему «президент» вдруг вскрикнул, как зверь. Глаза его остервенели. И удалось ему свалить Папашу наземь. Так бы и задушил он его. Но что- то помешало. Глянули, а у него палец, на котором был перстень выколот, не просто сломан, а вырван с мясом. И кровь из руки фонтаном хлещет. Эта рука и подвела. Ослабла на секунду. Тогда Папаша из рук «президента» и вырвался и тут же конвой растащил их в стороны. «Президента» в больницу отправили. Но… по воровскому закону потерявший эту наколку не имеет прежней власти над ворами. Если он лишился руки — ее порезали или прострелили и пришлось отнять, или болячка села на этом месте и съела метку, воры не обязаны подчиняться этому человеку и избирают другого вместо него. А тот, который ранее имел перстень, становится обычным, рядовым вором «в законе». Ничем не отличающимся от других. Считают, что с потерей «перстня» этот человек потерял удачу. И не только свою. Вот почему взбесился «президент», не только от боли… И пропавшее кольцо было только поводом к схватке, но не причиной. Даже единственный вор, оставшийся в зоне, обязан был угождать, кормить «президента», покуда у того имелся «перстень». А кольцо — не столь важно. За него здесь он и пайки хлеба не купил бы. Каждому свой желудок важнее украшений. И «президенту» не кольцо нужно было, а лишний повод для драки. Чтобы усмирить Папашу в назидание другим.
— Эта история имела продолжение? — не скрывал любопытства Яровой.
— Да. Вышел «президент» из больницы и понял, как изменилось отношение воров к нему. Они могли мстить за него, пока была метка. А без нее даже перестали замечать. Да и обижал он многих прежде. Вот и вылезло все наружу. Неприязнь, злость сразу дали знать себя. Если ты — удав, как допустил, чтобы кто-то
