Утро без рассвета. Камчатка

Трофимыча будто стукнули:

—

В красном уголке? Но ведь там Яровой! Они поругались!

—

Отлаялся. Навовсе. Нынче уж спокоен, — заморгал глазами охранник.

Трофимыч, подскочив с койки, как есть кинулся в красный уголок. Встал онемело около Бондарева. Смотрел на него, будто видел впервые. Зачем-то застегнул пуговицу на его рубашке. Руки Трофимыча неудержимо дрожали:

—

Что ж ты так? Я разве меньше тебя перенес? А живу. Хотя и незачем. Тебе ж за все наше — единый раз сказал. Чтоб опомнился. Не зла тебе хотели! Мы-то вон сколько пережили! И от тебя немало. И ничего. От слов не умирали. А ты зачем? Эх, Игорь! Совсем один я без тебя остался. Прости ты меня, дурака! Прости, если сможешь, — шептал Трофимыч побелевшими сухими губами. И быстро, чтоб никто не заметил его состояния, отошел к окну.

Уже наступило утро. Свежее, чистое, тихое. Так и не дожил до него Бондарев. Не довелось. Ушел ночью, как будто не захотел, чтоб чьи-то глаза видели его в последние минуты, а руки попытались бы вернуть его к жизни. Ставшей совсем не нужной штукой. К чему жизнь, если душа умерла? Она жила, покуда верилось, что он нужен! А оказалось— нет… И он не выдержал. Упал, как дерево, лишившееся вдруг корней…

В красный уголок кто-то царапнулся неуверенно.

—

Войдите, — нахмурился Яровой.

В дверь, как привидение, вошел Гном. Старик обалдело уставился на Бондарева, на окружающих. Что-то лихорадочно соображал. Но так ничего и не придумав, выдавился в коридор, столкнулся с вернувшимся майором и бегом бросился к бараку «президента».

—

Бондарь окочурился! — влетел он туда лохматым комком.

—

Что?! — подняли головы воры.

—

Бондарь сдох! — повторил старик.

—

Симулируешь, падла! — встал «президент».

—

Нет! Своими глазами видел. Лежит в красном уголке. Неловко мне стало. Не знал, как быть, вот и пришел к тебе за новым советом. Что теперь делать станем? — дрожал Гном.

—

Не мог, паскуда, еще с месяц помучиться! — повеселел «президент». И, повернувшись к Гному, сказал: — А тебе к следователю с тем же разговором идти.

—

Так нет Бондаря!

—

Что с того! Имя его осталось! Есть у нас новый начальник. Пусть знает, что мы и жмура не щадим!

—

Как мне с приезжим? Один на один не удастся.

—

Ты с кем артачишься? Лепи при всех. Меньше подозрений. У них такое объективностью зовут. Вот и врежь по ней. Как говорил. Ни слова из «тыквы» не вытряхни. Понял?

—

Понял.

—

Беги! — хохотнул «президент» вдогонку Гному.

—

Послушай, «президент»,

ай

верно, на что нам теперь Бондарь? Ведь нет его. Околел. Зачем Гнома послал? Кто ж жмуру мстит?

—

Покойника хулить грех…

—

Грязно это…

—

Все с одной миски едим, а решаешь все сам! — раздались голоса с нар.

—

С вами только говно с одной миски жрать! — рявкнул «президент».

—

Почему?

—

Завидовать нечему. Попрекать не станете!

—

Нет! Но ты объясни!

—

И так понятно! Распутает следователь дело это и в органах поймут кое-что. Запретят начальству лагерей «сук» выкармливать да работать с ними, подсылать к ним. Надо, чтоб дело громким стало. Чтобы до сведения Москвы дошло.

—

Ну и что?

—

Что! Оттуда или комиссия или приказ будет.

—

А нам какое дело?

—

Вам какое! Мне здесь еще долго сидеть. Бондаревские дела раскроют. В них, сами знаете, все сведения от кого? От «сук». Новый начальник живо смекнет. И чтоб на него не капали, своих «сук» заводить не станет. И с нами отношения изменит… Считаться будет. Как с силой. А мы ему, коль надо, сексотов из своих кентов подсунем. Надежных… Чтоб темнили… И еще. А ну как фартовый этого фрайера пришил? И тут надо на Бондаря следствие выводить. Мол, он послал кого-то из своих… Скальпа загробить. А какой с мертвяка спрос? Закроют дело и наших трясти не будут. Всем хорошо. Одним «сукой» меньше стало. Нам спокойнее. И следователю работы убавилось.

Гном тем временем говорил с Яровым. Как учил «президент». «Лепил» при всех. Без оглядки. Лишь в сторону покойного косил трусовато:

—

Певекский этот

жмур.

С ним наши там отбывали. Сказывали, в карьере поначалу работал. В бригаде интеллигентов. А потом его к ворам перевели.

—

В барак?

—

В барак и в бригаду.

—

А почему? — удивился Яровой.

—

Начальство так решило. Ему видней. Может, и виноват был в чем. Проворовался или еще чего…

—

Когда он сел?

—

Говорят, до войны…

—

А за что? — Яровой достала блокнот.

—

По службе неприятность вышла. А какая — не знаю. А потом он собачьим «бугром» заделался.

—

Это что за должность? — рассмеялся Яровой.

—

Ну, на собачатнике. Наверное, там и «сукой» стал.

—

В каком году он с общих работ был переведен в зону?

—

В сорок шестом.

—

Кто был в это время начальником лагеря? — спросил Яровой у Трофимыча.

—

Игорь, — кивнул тот головой в сторону Бондарева.

—

А до войны?

—

Тоже он, — отвернулся Трофимыч.

—

Здесь он отбывал наказание, в этом лагере? — повернулся Яровой к Гному.

—

Нет. Его певекские только знают.

—

А когда он освободился?

—

В прошлом году.

—

Кто его знает лучше всех? Гном усмехнулся. И показал пальцем на Бондарева:

—

Он! «Сука» этот только на него работал. На одного.

—

Так, так, — глянул Яровой на Гнома, на окружающих и спросил старика: — А как это стало известно ворам?