Утро без рассвета. Камчатка

—

Да очень просто. Проверили «суку». Хотя подозревали давно. Ну и убедились.

—

А как?

—

Сказали при нем навроде нашим удалось достать коньяк «Три листика», тройной одеколон. Ну, мол, сегодня будем тепленькими. А через полчаса Бондарь ворвался в тот барак и давай шмонать

[12]

всех и вся. А потом «бугра» вызвал и спрашивает: где, мол, одеколон спрятал? Тот и говорит— «суку» твою нашли. Мол, хреново работаешь. Мы разыграли тебя. Избил он тогда нашего «бугра».

—

А доносчика?

—

За что сексота бить ему? — ухмыльнулся Гном.

—

Я не об этом. Что с ним сделали?

—

Враз на собачатник.

—

А жил он где?

—

Там же, — рассмеялся Г ном.

—

В том же бараке?

—

Да нет, в собачатнике.

—

И сколько?

—

Никто не считал…

—

А «мушку» кто ставил?

—

Не знаю.

—

Бондарев его на собачатник отправил?

—

Нет. Сам ушел. Его бы прикончили после «шмона». Но он с охраной улизнул. Хотел начальник к работягам его, а те забузили.

—

Они ведь тоже кайфуют. Потом — к интеллигентам. Те тоже крик подняли. Ну а к «душегубам» отправлять не рискнул. Там бы его враз укокошили.

—

А почему не «пришили»? — прищурился, словно прицелился, молчавший доселе Трофимыч.

—

Чем? Стрелять нечем было, сами знаете. С ножом не подойти. Он даже до ветру с собаками ходил. А спал тоже под их охраной.

—

В столовую он тоже с собаками ходил? — усмехнулся Трофимыч.

—

Не ходил он вместе со всеми. Ему с кухни отпускали.

—

Так на кухне тоже ведь зэки! — допытывался Трофимыч.

—

Ну и что? Ему собачьи обеды давали. Так он сам попросил. Сдохнет он — сдохли бы и собаки. За него, может, и ничего бы не было, а за собак век свободы не увидишь. Вот и боялись повара сделать что-нибудь.

—

Не темни, кино для всех привозят. Скажешь, он в кино не ходил?

—

В Певеке кино первый раз когда показали? Лишь нынче. Его там уже не было, — отпарировал Трофимычев выпад повеселевший Гном.

—

Брешешь ты, что никто на него управу не мог найти, — взбеленился Трофимыч.

—

Бондарев его охранял хорошо. Ведь, что ни говорите, много лет этот «сука» на него работал. Скольких заложил! — вздохнул Гном.

—

Если это так, то почему он не отправил его в другой лагерь с таким же режимом? Какой был смысл держать человека у себя, ежедневно подвергая опасностям его жизнь и озлобляя его присутствием всех заключенных Певекского лагеря? Что-то тут напутано, — сказал Яровой Гному.

—

Нет, я не путаю. Спросите кого хотите. Застукали «суку» в сентябре. Там уже в это время зима стоит вовсю. Снег по горло. Пароходы не ходят. Самолеты лагеря не обслуживают. Железную дорогу там только по картинкам знают. Машины? Но они едва успевали привозить продукты. Дорога туда на десять месяцев умирает. А гнать из-за «суки» машину специально — кто захочет? Вот и куковал. Ничего не поделаешь. Пешком оттуда никто не ходит, — съязвил Г ном.

—

Но ведь освобождался он не один, — не сдавался Трофимыч.

—

Ну и что?

—

Как что? Да если он «сука» Бондарева, как ты говоришь, то его в пароходе зэки могли пришибить. Там ни Игоря, ни собак не было, — злился Трофимыч.

—

И здесь не так. Вы, как и мы, думаете, что у Бондарева одна «сука» была. Мы тоже ошиблись. Мы их не знали. А они друг друга

прекрасно

понимали. Двенадцать набрал их Бондарев вместе с этим. И первым же пароходом на следующий год отправил. Как только навигация открылась. Мы и не знали. Их ночью отправили. Как секретный груз.

—

А куда?

—

На свободу.

—

Кто еще в тот раз уехал? — не отставал Трофимыч.

—

А те же «суки», — ухмылялся Г ном.

—

Да, ну и дела… — вздохнул майор.

Трофимыч, заметно побледневший, тихо барабанил пальцами по оконному стеклу.

А Бондарев лежал на столе бледный, холодный, безразличный ко всему.

—

А как его звали? — опросил вдруг Яровой Г нома.

—

Кого?

—

Как это кого? Покойного!

—

Сами знаете, имен и фамилий меж собой у нас нет. Одни клички.

—

Ну, кличка какая у него была?

—

Говорят, что прозывали его Скальп.

—

Скальп? А почему? — подался от окна удивленный Трофимыч.

—

Да говорят, что он себе делал ножи из гвоздей похожие на скальпель.

Яровой вглядывался в лицо старика. На воле, если приодеть, он походил бы на обычного, ничем не отличающегося от других сторожа или дворника. А здесь… Нет. Что-то не то. Чем он так неприятен? Вон и ухмылка у него неестественная, деланная. Нет у него искренности. Врет он! Врет! Хотя к словам не придерешься. Говорит убедительно. Но и себе не прикажешь. Яровой не хотел, не мог больше видеть этого человека. И, подойдя к Гному вплотную, сказал резко:

—

Идите!

Гном глянул на пустые руки Ярового, на стол, где вместо сигарет лежал Бондарев, на хмурое, озабоченное лицо насупившегося злого майора, поежился под изучающе пристальным взглядом Трофимыча. И, скривив в злой улыбке губы, повернул к выходу, презрительно шмыгнув носом. Гном тихо прикрыл за собою дверь.

—

Ну и тип! — вырвалось невольно у Ярового.

—

Задумали они что-то, — обронил майор.

—

Да, неспроста они так закрутили, — покачал головой Трофимыч.

—

Почему они? — улыбнулся Яровой.

—

А вы думаете, что это Гном говорил? — зло рассмеялся Трофимыч.

—

Кто же еще?

—

Сам «президент» с нами через него переговоры вел.

—

«Президент»? Но это нереально. Бондарева уже нет. И если «президент» хотел отплатить Игорю Павловичу, то узнав о его смерти, в зоне уже известно об этом, потерял весь интерес. С мертвого что возьмешь? «Президент» не будет работать через Гнома. Не тот он человек, чтобы доверять