Утро без рассвета. Сахалин

случиться. Не попадайся мне на глаза. И близ меня не шастай! Понял?

—

Я ведь не в бригаде у тебя. И приказы твои— смешны. Иди, занимайся своим делом. И не забывайся. Думай, кому, и что ты говоришь. Ты битый, но и на тебя есть управа.

—

Ну, зови лягашей! Испугался я их, говнюков! Они ко мне только кодлой ездят. Только ты такой один идиот выискался! Или жизнь не мила?

—

Почему же? Но дороже своей те, какие ты безвинно погубить можешь.

—

А тебе какое до них дело?

—

Ты никого не щадил. Ни тайгу, ни зверя. А уж человека — и подавно. Руки у тебя злые. Жестокие.

—

С чего им добрыми быть? Они мне помогают за себя стоять. Защищаться. От вас. На кого теперь сетовать? Вы мне жизнь сломали!

—

А ты мстишь? Но кто виноват? Ты сам знаешь, за что был осужден. Так при чем тут я? Или любой другой? Ты и на свободе убивал.

—

Я не о том.

—

О чем же?

—

Второй раз ни за что упрятали. Червонец ни за хрен собачий получил.

—

А при чем я?!

—

Ты? Из их кодлы. Все вы одинаковы. Глаза б мои на вас не смотрели.

—Ладно, обиженный, не тебе— говорить, не мне— слушать. Да и ты сейчас, еще на свободу не вышел, а что делаешь?

—

Не выводи! У меня тоже нервы есть и самолюбие.

—

В руках себя держать не умеешь.

—

Ладно. Забудем. Ты ж мужик, в конце концов. Чего не бывает! Ну, погорячился я! Случается со всяким.

—

Я не о себе. Тут бы черт с тобой. За себя я всегда постоять сумею.

—

А, этого прохвоста Скальпа имеешь в виду. Так его, падлу, давно пришить нужно было. Много грехов за ним водилось. Но не я его грохнул. А жаль!

—

Ладно. Разберусь. Не ты, так расстанемся.

—

Скорее бы, — вздохнул Сенька. И, повернувшись, пошел к будке. Окликнул Тимку:

—

Топай, падла косматая! Кент кастрированный, дармоед проклятый! Чтоб ты сдох!

Яровой пошел следом, но поселенец повернулся к нему:

—

А ты куда? Ежель в будку, то не моги и думать. Нет свободного плацкарта. Все места заняты. Да и не приглашали. Ночуй где хочешь. А в будку не пущу. Духу лягавьего не переношу.

Аркадий остановился. Подумал. Встала проблема ночлега. О

н

столько дней не высыпался. Спал где попало. На бревнах или в катере. И вот снова. Негде. Даже зверю нашлось место в будке. Медведю. Его позвали. А Яровой остался один на один с тайгой.

«Ладно же! Еще как знать, что лучше», — решил он для себя. И, побродив немного, нашел два дерева. Они стояли рядом. Яровой обломал нижнюю ветку ольхи, положил перекладину. Потом наломал еловых лап. Загородил с обоих сторон подход к деревьям. Получался неплохой шалаш. Аркадий заложил хвойными лапами третью сторону. Потом наломал веток, положил их на траву. Получилось отменное жилье. Без удобств особых. Зато свое. Сам хозяин. Яровой влез в шалаш. Что ни говори, от будки далеко, можно спать спокойно. Рядом с шалашом журчал ручей. Яровой развел костерок. Открыл банку говяжьей тушенки. Достал хлеб. Потом вымыл банку. Вскипятил чай. И пил, улыбаясь в темноту, оттаивая душой.

Впервые в жизни привелось вот так ночевать. Одному. В тайге. Один на один с ночью и костром.

«Совсем неплохо», — подумал он. Ведь все годы работы он и мечтать об этом не мог. А неувязка с ночлегом обернулась в радость.

Сухие ветки горели ровно, обдавали теплом. Дым от костерка выгонял из шалаша назойливое комарье. Яровой блаженствовал, впервые за эти дни. Он постелил плащ и собрался гасить костер. Как вдруг услышал за спиной осторожные шаги. Яровой резко встал.

В нескольких шагах от него стоял напарник Сеньки. Воровато озирался.

—

Как видишь. А что тебе нужно?

—

Да вот я решил навестить. Скучно поди-ка одному?

—

Хочешь компанию составить? — спросил следователь.

—

Ага!

—

Ну что ж! Подходи ближе. Садись, — внимательно следил за мужчиной Аркадий.

Тот подошел. Оглядел шалаш:

—

Неплохо устроился.

—

Меня устраивает.

—

Молодец! Как истинный лесник нашел выход, — улыбался поселенец.

—

Ничего мудрого.

—

А я вот тут тебе поесть принес. Все ж зря Сенька вот так с тобой. По-хорошему надо. У нас не принято гостей обижать.

—

Я не гость.

—

Но ведь человек! Покормить надо, место отвести. Чтоб по-людски. Мало что не поладили меж собой. Хлебом и кровом обходить никого нельзя.

—

Я не голоден, — прервал его Яровой.

—

Брезгуешь мною?

—

А при чем тут ты? Ведь о хлебе говоришь. А я сыт.

—

Не веришь?

—

Кому? — заподозрил Яровой неладное.

—

Думаешь, прислали? Я сам пришел. Ведь ты меня из-под дерева вытащил.

—

Но ты из-за меня под него и попал, — удивился Яровой неуклюжему напоминанию.

—

Я вот тут кое-что… — стал разворачивать мужик сверток.

—

Не надо. Нет необходимости.

—

Обижаешь. Я с чистым сердцем к тебе.

—

А я и не сомневаюсь.

—

Тут вот мясо. Оленина. Очень хорошая. Свежая. Ешь. Пока горячее. Хлеб тут имеется. Вчера привезли, — торопился мужик, раскладывая на газете порезанное мясо, хлеб.

—

Я не хочу.

—

Слушай, у нас по таежному закону гостю нельзя отказываться от еды.

—

Ладно. Но будем есть так, как у нас — на Кавказе, — предложил Аркадий. И тут же заметил, как мужик насторожился. — Ты говоришь — я гость! Значит, ты хозяин. А у нас заведено — хозяин ест первый кусок.

—

Но я ужинал. Вместе со всеми.

—

Я тоже. Правда один. Но это неважно. Ты принес. И говоришь о своем обычае. Нельзя отказываться. Я и не отказываюсь. Но и ты должен мой обычай выполнить.

—

Но я по горло сыт.