Утро без рассвета. Сахалин

более после того, что было. Я его медведем, борцом, подпилом убрать хотел. И вдруг — помочь! Начнет копать. С чего

перемена? Уж лучше я прежним останусь. Каким был. Пусть он наблюдает за мной, а я — за ним, если вернется. Но, думаю, не нашел он ничего и смотался. Совсем. Других искать.

Тогда второй ответил:

—

Искать больше ему некого! Всех нашел. Он побывал на Колыме, там ему все сказали. Был и на Камчатке. Там тоже со всеми виделся. Не случайно и здесь оказался. На нас вышел. Дальше некуда. Нас трое. Мы, как на грех, все в одном районе. Если бы в разных местах — ему сложнее пришлось бы. На кого-то одного его подозрение пало бы. Того и убрать можно было бы. А здесь? У него одно — либо все замешаны, либо кто-то один. Вот что он копает. И ясно, что подозрением он обойдет Володьку. Он — самое слабое звено. К тому же болен. Боязлив. Значит, остаемся мы. Вдвоем. Но кто? Вот и нюхает. А нам нужно его на Трубочиста вывести. Но доказательно. Подстроить. Уликами.

Но Сенька перебил:

—

Не поверит.

—

Почему?

—

Если Трубочист мог, значит, он там был! А значит, мы тоже имели возможность выехать. Начнет копать. Ведь Володька, а это он поймет, в его состоянии не мог самостоятельно добраться до Еревана. При первом же приступе попал бы в больницу. И там бы раскололся по самую задницу. Его бы враз раскусили. А значит, он был не один. Кто-то был с ним. Не менее злой на Скальпа. И сразу поймет, что Вовка лишь подсадная утка, исполнитель — не он. А кто, кроме нас?

—

Что ты предлагаешь? — перебил Сеньку второй.

—

Трубочиста надо убрать! Пока не поздно. Он помеха. В приступе рассказать может. Ты знаешь об этом не хуже меня. За остальное я спокоен. Ничего не докажет. А Вовка, чуть прижми, выдаст.

—

Я думал об этом. Но убирать его теперь — опасно. Надо было раньше. Сразу. Теперь это будет сложно. Давай подождем. Если с неделю не объявится — уехал. Пусть живет Трубочист. Если приедет, уберем. Но не Вовку, а самого. А потом и Трубочиста. Но надо все обдумать. Мы пока имеем время. Но учти, его у нас немного. Если не успеем убрать Ярового, то должны будем обязательно уничтожить все документы, какие он возит в чемодане. В них — наша опасность. Без них он бессилен. Может, об этом надо в первую очередь подумать. Сам он не настолько страшен, как они. Покуда восстановит — мы уже уедем, — говорил второй.

—

Ну, по майданам у меня есть мастера. Чуть объявится — тут же мои поработают. Все стянут, — пообещал ему Сенька.

Яровой улыбался в темноту. А Юрий продолжал:

—

Потом они договорились, что если ты объявишься, то пойдет лысая ветка. А когда у тебя стянут чемодан, то с деляны пойдет мохнатая ветка. В случае лысой ветки — Сенька приходит на встречу за дальнейшими указаниями. А если майдан стянуть удастся, то вместе с собой принести ксивы для изучения. А дальше будет видно, что делать. На этом они простились и Сенька вернулся тою же дорогой в будку.

—

После этого ты следил за ними? — спросил Яровой парня.

-Да.

—

Ну и что?

—

Остальные дни прошли тихо. Без веток и без встреч.

—

А от плотогонов ветки не было?

—

Была. Сухая ветка. Без листьев. Но я сразу убрал ее. Возчик не успел заметить. Сломал.

—

Почему? Зачем ты это сделал?

Они убить тебя хотят.

—

Но ты им только помогаешь в этом. Разве я тебя просил убрать ветку? Надо было наблюдать. Предпринимать что-то, значит, раскрыться, доказать, что мы знаем об их связи. А нам нельзя их спугнуть. Рано. Слишком рано, — нервничал следователь.

Юрка виновато опустил голову.

—

Эта сухая ветка пошла бы всего-навсего, как предупреждение о том, что я в Ногликах и никуда не уехал. Но не как знак к убийству.

—

Я

знаю, — тихо сказал парень.

—

И ничего в этом страшного нет. Это не сигнал к встрече. Это предупреждение. Не более. Когда была ветка?

—

Вчера. Вечером.

—

Сенька был на участке?

—

Да, но далеко от места, где лошади брали хлысты. Он все равно не мог ее увидеть.

—

Так. Ты запомнил какою была та ветка?

—

Да.

—

Завтра найди точно такую же. И до того, как лошадям загрузиться, вдень в уздечку той же лошади. Пусть он увидит эту ветку. Ты постарайся. Сделай. Не мешай. Но следи. И больше — не вторгайся. Ни во что.

—

Хорошо. Я все понял.

—

Понаблюдай, как отреагирует бригадир. И последи за ним. Внимательно. А ветку восстанови.

—

Сделаю, — пообещал парень.

…Утром, когда Яровой проснулся, в зимовье не было никого. Он попытался выйти, но дверь оказалась заперта, снаружи. И выйти из дома было невозможно.

Аркадий походил по зимовью, остановился у стола. Взгляд упал на записку:

«Яровой, простите, но будить вас не стал. Ухожу по вашему поручению. Закрою дом из предосторожности. Скоро вернусь. Юрий».

Яровой залез на лежанку. Стал вспоминать каждое слово, взвешивать каждую деталь подслушанного Юрием разговора. В темноте лежанки было тепло и тихо. Где-то в углу стрекотал сверчок.

Он задремал. И вдруг услышал шаги, приближающиеся к зимовью. Он хотел встать. Слезть с лежанки. Но что-то удержало его. Он приоткрыл занавеску лежанки. В окне показалось лицо Сеньки. Он силился заглянуть в избу. Но сквозь частую тюль ничего не мог разглядеть.

—

И куда он запропастился, этот старый хрен? Пора на другой участок переходить, а его нет, — говорил он кому-то.

—

И прораба нет, — услышал Аркадий голос напарника Сеньки — бородатого мужика.

—

Черт их знает, но не должны же мы из-за них стоять. Куда их всех сразу занесло? — недоумевал Муха.

—

Может, с тою веткой что-то связано, какую тебе прислали? — спросил мужик.

—

А они причем? Ни старик, ни прораб лягашу не нужны. К тому ж он в Ногликах. А эти здесь должны быть.

—

Ну, так где их искать? — недоумевал мужик.

—

Надо сопляка этого найти. Тоже мне! То целыми днями крутится под ногами. То все враз исчезли, — злился Муха.

—

Да вон он, идет, — услышал голос мужика Яровой. И тяжелые шаги отошли от дома.

Следователь слез с лежанки. Подошел к окну. Увидел, как Сенька и напарник подошли к Юрию. О чем-то говорили. До слуха доносились отдельные слова, смысл которых был непонятен.