Мы должны, следовательно, ковать наше экономическое оружие для этого трудного времени, предшествующего славному часу настоящей и окончательной победы, когда мы сможем снять доспехи и наслаждаться жизнью в полнейшей свободе и солидарности, к которой мы стремимся. Этот предмет требует специального рассмотрения.
Ранние авторы утопий, иногда тесно связанные с политической и социальной борьбой своего времени, в других случаях вдохновляемые личными чувствами и стремлением к высокому идеалу, всегда лишенные средств и надежды на осуществление их мечты, описывали эту мечту, как художники рисуют человеческие формы или пейзажи идеальной красоты. Шаг к реализму был сделан тогда, когда писатели семнадцатого века стали делать наброски воображаемых кооперативных учреждений благотворительного, а иногда и социалистического характера — первый толчок к экспериментальному социализму. Прямые попытки социального восстания, вдохновляемые пламенной надеждой или возмущением в шестнадцатом и семнадцатом столетиях, от анабаптистов Мюнстера, от восставших крестьян во главе с Томасом Мюнцером, до английских диггеров, во главе с Уинстенли, были предшественниками социальной революции.
Французская Революция показала, что массы пробудились и пришли в действие. Стала нарастать возможность глубоких социальных и политических перемен, ранее считавшихся лишь гадательными. Я говорю: гадательными, ибо эти перемены, результат коллективной власти (предполагаемая воля избирателей) были лишь результатами воли законодательных собраний, то есть волей вождей и комитетов, основанной на воле клубов и секций, но постепенно освобождавшейся от подчинения им и становившейся волей Бонапарта, ставшего императором Наполеоном. Так все, что навязывалось массе, становилось потом деспотической волей немногих и, наконец, волей одного лица.
Такое положение вещей привело к тому, что изолированные и бессильные ранее социалисты и бунтари стали горячо желать связи между их идеалами и широкой общественной жизнью, связи, если возможно, с борьбою масс. Но это стремление влияло на их умы различно, в соответствии с различием их склонностей и опыта. Уильям Годвин изложил свои взгляды на свободнейшую социальную анархию, но первые годы Французской революции и зрелище вызванных ею симпатий в британском революционном движении заставили его придти к выводу, что такой анархизм может осуществиться лишь после того, как путем воспитания и мирными средствами удастся распространить правильное понимание его.
Роберт Оуэн создал лучшие условия жизни для небольшого числа рабочих под своим руководством. Его предложения об организации коммун в национальном и мировом масштабе всегда имели основой добровольное сотрудничество и другие добровольно принятые формы и мероприятия. Фурье придерживался той же линии добровольного экспериментаторства, веря в силу примера, и его вера, не была лишена психологического основания, как мы это теперь видим на примерах быстрого распространения практических изобретений, удобных мод, идейных течений и пр. В дни Фурье этот метод был еще мало развит, но если бы он и Оуэн имели больше сторонников, многое могло бы быть достигнуто. Вышло же так, что капиталисты раньше использовали этот метод, и он выродился в искусство рекламы и в способ обработки народной психологии согласно интересам эксплуататоров. Умы эксплуатируемых начиняются предрассудками, и привлечь их внимание становится почти невозможным. Добровольный социализм, отвергнутый таким образом с самого начала, всегда встречал к себе пренебрежение даже со стороны социалистов, но и при всем этом он не исчез и является одной из наших величайших опор для будущего.
Головокружительные события и авторитарные действия Французской Революции и Империи в 1789–1815 г.г., демократический абсолютизм, занимающий место королевского абсолютизма и затем сам вытесненный императорской диктатурой, окрасили в один и тот же цвет авторитарности и народный и интеллигентский социализм, возникавший в те времена и в последующие годы. Бабеф и Буонаротти, борцы за авторитарнейшую республиканскую демократию, сумели создать лишь не менее авторитарный народный социализм или коммунизм.
Мировым идеям французской империи и Северо–Американских Соединенных Штатов, нарождающемуся интернациональному индустриализму и мировой торговле, порожденной сказочным развитием народного транспорта (пароходы, железные дороги), соответствовали не менее широкие идеи Сен–Симона, его социализм, построенный на иерархии гения и таланта, контовское правление мудрейших, как в Республике Платона, тщательно регламентированный коммунизм «Икарии» Кабэ, государственный коммунизм Луи Блана и др. в то время, как Бланки усилил в бабувистком коммунизме дух диктатуры.
В период 1815–1848 г.г., по окончании продолжительной эпохи войн, социальный кризис, распространение машин, агитация на почве борьбы за конституцию и другие факторы выдвинули вперед три элемента: профессиональные организации рабочих в их борьбе с убийственной фабричной системой; затем массы, выступавшие в качестве демократических избирателей или боровшиеся за избирательное право (чартисты, французские демократы и др.) и стремления рабочих к организации (кооперация в Англии, ассоциационный социализм Пекера и др. во Франции и т.д.). Последнее течение, хотя и примыкающее к добровольному социализму и отчасти вытекающее из него (Роберт Оуэн, Вильям Томпсон и др.) еще не было тогда достаточно развито и до сего дня еще не вполне развернулось диктаторских партий, которые будут по прежнему держать в своей власти другие территории и пр., но вынуждены будут поддерживать мир между всеми, тогда вопрос об основных началах экономики станет серьезным вопросом для анархизма. Я постараюсь обсудить его здесь вкратце.
С этой территории — или, если сторонники авторитарного начала и свободные люди будут жить вместе, то из области, занятой этими свободными людьми, — монополия, притеснение и насилие «будут изгнаны, а все человеческие стремления незахватнического характера будут поощряться. Каждая группа, желающая жить вместе, будет наделена соответствующим количеством земли, средствами производства и общественными продуктами для личного потребления, и она будет жить на свой лад. Здесь, таким образом, анархисты, организуя производство, распределение и всю свою общественную жизнь практически, могли бы наслаждаться свободной жизнью и привлекать других в свои ряды, в силу того приятного впечатления, которое будет производить их гармоничная жизнь. Начнут ли все они сразу со свободнейшего экономического коммунизма, по настоящему и по–хорошему, — это будет зависеть от них.
Если им заблагорассудится испробовать сначала другие экономические формы, вне анархизма, — и так хорошо.
Они сделают свой выбор на опыте, в зависимости от результатов, а не подталкиваемые тем, что мы, их безвестные предки, говорили или писали в 1880 или в 1930 г.г. Прочие формы сотрудничества будут практиковаться другими людьми, и анархисты смогут оставлять ряды своих товарищей, если их будут привлекать эти другие формы жизни. Заранее высказаться точнее невозможно, если мы не хотим пуститься в романтику, но можно добавить следующее: когда производство освободится из–под ярма гоняющихся за прибылью монополистов, и труд станет здоровым упражнением, доставляющим духовное наслаждение тем, кто выберет себе особое занятие и будет выполнять свою задачу хорошо и умело, — тогда труд перестанет быть монотонным и угнетающим дух, разрушающим тело злом, каким он в большинстве случаев является теперь, — тогда весь технический опыт и ум человека будут направлены к тому, чтобы сделать труд более производительным и интересным, легким, разнообразным и здоровым. Такое сочетание условий будет достижимо повсюду, где техническое умение и гений будут стремиться к достижению их, тогда как в настоящее время они, к большому сожалению, позволяют направлять себя на ложные пути, к пользе для капиталистов и ко вреду для рабочих.
На таких началах могли бы быть подвергнуты испытанию и другие стороны анархического строя, видоизменяя его по указанию опыта и распространяя его на новые слои сочувствующих, пока они не станут общепринятыми. Перед народом оказалось бы тогда столько строительной работы, а среди анархистов столько добрых чувств, объединяющих их против сторонников авторитета, все еще представляющих собой опасность, что спорные вопросы могли бы разрешаться самым практическим способом, какой когда–либо применялся к разрешению споров: нейтрализация или отсрочка, если не полное забвение, амнистия.
Не каждое учреждение, отдел производства или общественная служба могут поручаться единичным участникам, и было бы нелепо создавать такие организмы каждому для себя в малом масштабе. Все это будет нейтрализоваться, будет доступно для всех, а управляться сообща, как беспартийное дело. Все эти методы создают психологию общественности и солидарности, добрососедские чувства, существовавшие во все времена, но подрывавшиеся столкновением противоположных интересов, взаимным недоверием,
