— Мне приказано ждать вас до одиннадцатого. Надеюсь, вы хорошо понимаете, что это значит и что от вас требуется.
— Отлично понимаю, дружище. Старый хрыч будет у вас раньше назначенного срока.
— Дай бог!
— Мне пора.
Ночной гость сел на лошадь.
Когда топот затих, Саржинский открыл потайную калитку и скрылся в ней. Через несколько минут в глубине сада, в домике с черепичной крышей, вспыхнул свет.
Саржинский сбросил намокшую одежду и нетерпеливо распаковал сверток; в его руках оказалось несколько толстых пачек денег и никелированный изящный браунинг.
— Ого, — пробормотал он, рассматривая оружие. — Значит господин Маккинг действительно не любит шутить. — Он присел на стул и глубоко задумался.
Прошел почти час, прежде чем он снова поднялся, чтобы подкрутить пламя лампы.
— Итак, ваша карьера, инженер Кручинин, окончена, — чуть слышно пробормотал он и, не раздеваясь, прилег на кровать, стоящую в углу.
Глава 15
Непроданный секрет
Революционный комитет расположился в бывшем помещении женской гимназии. В ее просторных залах лежали и сидели сотни людей. Ни днем ни ночью не прекращалось здесь движение, непрерывно сновали связные, посыльные. Ни для кого уже не было секретом, что близится час восстания.
С раннего утра до позднего вечера записывали добровольцев в спешно формируемые отряды Красной гвардии.
Приходили рабочие в засаленных блузах, студенты в потрепанных тужурках, крестьяне в лаптях, невесть какими путями попавшие в столицу, интеллигенты в крылатках, девушки, бедно одетые, с утомленными глазами. Появлялись и хорошо одетые молодые люди и барышни. Некоторые, узнав, что винтовки выдают не сразу, уходили.
Из добровольцев подбирали наиболее верных людей, и из них составляли специальные ударные отряды. Эти сразу получали новенькие винтовки и, на зависть остальным, тут же на мостовой чистили их и обтирали от толстого слоя арсенальной смазки.
Шутки и озорные слова раздавались всюду, где собиралось несколько человек.
— Проня, да что ж ты будешь делать с этакой оружией? — спрашивал чей-то голос. — Ведь она тебя задавит.
Маленького роста человек в черной засаленной одежде усердно трудился над тупорылым «максимом».
— А он верхом, братцы, верхом на «максимке»-то.
— Ого-го-го-го!
Толстая баба в темном переднике искала кого-то в толпе. Вдруг она заметила мальчишку с гусарской саблей; тот важно стоял в толпе своих сверстников.
— Митька, язви тя в душу, — заорала баба и бросилась к мальчишке. Тот, гремя огромной саблей, умчался в переулок.
На углу плакала худенькая старушка, прикладывая платок к глазам.
— Владимир, ты убьешь отца.
Юноша с едва пробивающимся пушком на верхней губе негромко говорил:
— Успокойся, мама, иди домой. Ты хочешь опозорить меня? Все ушли, а я должен оставаться?
Большая толпа новобранцев окружила маленького щуплого солдата в косматой папахе.
Здесь особенно громко смеялись. Громадный детина выкатил глаза и, давясь от смеха, толкал под руку своего земляка.
— Васька, Васька, ты дывысь, чо вон каже.
— Матка боже, каже, в анархистки записалась.
— Ой, не можу, люди добри! — и солдат повалился навзничь.
— А штоб тоби!
Никто не обращал внимания на солдата в потрепанной шинели, неторопливо расхаживающего среди красногвардейцев. Его пытливый взгляд, казалось, все ощупывал, как будто чего-то искал. Иногда он останавливался, чтобы послушать какую-нибудь окопную быль, и, не дослушав, двигался дальше. Наконец он подошел к широкой двери, на которой был укреплен лист картона. Крупным типографским шрифтом там значилось:
А внизу от руки дописано:
Солдат чуть помедлил и вошел в широко открытую дверь. Налево коридор, у входа стоят двое вооруженных людей, один из них в очках, в поношенном демисезонном пальто похож на учителя, другой в рубашке на выпуск, на голове картуз с треснутым козырьком. Около них стоит солдат в папахе. Тот, что в картузе, как видно, уже не первый раз сердито говорит, обращаясь к солдату:
— Да сказано же тебе, что нельзя, понимаешь, нельзя. Не велено пущать.
— Да я же с фронта, я же по делу. У меня, может, пакет срочный.
— А мандат, где твой мандат? А-а. Нету! Ну, так и проваливай, ну… сгинь, сатана.
— Я, может, мандат комиссару предъявлю, а ты не пущаешь.
— Вот деревня. — Часовой сокрушенно покачал головой. — Катись, катись отселева, пакеда я не взялся за тебя, — окончательно рассвирепел «картуз».
— Подожди, Гришин, может, человеку в самом деле нужно, — перебил его очкастый.
— Вон, видишь, в тужурке стоит? — очкастый показал пальцем на дюжего моряка, разговаривающего с группой солдат. — Подойди к нему, это товарищ Архипов, хорошенько попроси его. Он тебе поможет.
Солдат облегченно вздохнул и направился к Архипову.
— Спасибо, браток… а этот — варнак… — Он враждебно посмотрел на Гришина. — По-людски надо, по-божески…
Незнакомец, молча наблюдавший всю эту сцену, незаметно подошел к человеку, которого очкастый назвал Архиповым.
— Ты ко мне, пехота?
— Да, можно и к вам, — нерешительно согласился незнакомец.
— Я слушаю.
— У меня вопрос частного характера.
Архипов внимательно посмотрел на него.
— Документы?
Незнакомец достал из штанов солдатскую книжку и протянул ее Архипову.
— Дезертир?
— Да, вроде.
— Иди за мной.
Через минуту они очутились одни в приемной.
— Ну-с, гражданин Рогов, я вас слушаю, — проговорил Архипов, усаживаясь за стол, на котором стояла пишущая машинка и валялись кипы бумаг.
— Мне очень хотелось изложить свое дело лично комиссару.
— Комиссара сейчас нет.
Рогов помолчал, как будто не решаясь заговорить, потом оглянулся и, убедившись, что двери плотно
