Оба наклонились над убитым. Темин перевернул убитого на бок; под левой лопаткой торчал черенок финского ножа.
Старый лакей делал попытку ослабить волосяной жгут, которым были стянуты его руки и ноги, — все было безуспешно. Наконец он решил, что без посторонней помощи ему не обойтись. Придется ждать утра. Внезапно он вспомнил, что каминная решетка в спальне имеет очень острые края, и если приспособиться, то можно перерезать жгут.
Тогда, извиваясь точно огромный червь, слуга пополз по полу. Больших трудов стоило ему открыть тяжелую дубовую дверь. Помогая себе плечом и ногами, он ее все-таки открыл. Слабый красноватый свет чуть тлевшего камина освещал комнату.
Потребовалось еще много усилий, прежде чем он добрался до него. Он выбрал наиболее удобное положение и осторожно принялся тереть волосяной узел об острый край металлической решетки. Несколько раз ее зубья царапали ему тело, и слуга глухо стонал от боли; передохнув, он снова принимался за работу. Обильный пот заливал глаза, но он с величайшим упорством не прекращал своего занятия.
Прошел час, может быть, и больше. Наконец он освободил затекшие члены. Он был так слаб, что некоторое время находился в прежнем положении, кровь пульсировала в висках. Затем он освободил ноги, поднялся и, качаясь от слабости, зажег свечу.
Нужно было позвать людей, сообщить о похищении хозяина. Но у него совсем не было сил. В изнеможении он сел на стул и осматривал разбросанную кровать.
«Кто эти люди? — медленно соображал он. — Если грабители, то почему они ничего не взяли?» — он окинул взглядом обстановку спальни.
«Значит им нужен только барин, они ему почти не дали одеться». Внезапно легкий шум привлек внимание старого слуги, он посмотрел на дверь. Крик ужаса, готовый сорваться с его уст, замер. Напрасно его судорожно открытый рот хватал воздух, он походил сейчас на рыбу, выброшенную из воды.
В дверях стояли неизвестные люди. При тусклом свете свечи слуга успел заметить темные повязки, закрывающие их нижнюю часть лица. Бесшумно, как тени, метались незнакомые люди, переворачивали одежду, постель. Слугу снова связали и бросили в угол, отсюда он мог видеть все, что происходило в спальне.
Люди что-то настойчиво искали, срывали и разбрасывали висевшую в шкафах одежду, выстукивали пол и тщательно обследовали все карнизы и стены комнаты. В углу стоял тяжелый металлический сейф. Навалившись, они с большим трудом откатили его в сторону. Один из них, тот, который, судя по всему, руководил грабежом, обследовал пол под сейфом. Раздался треск, и сразу же открылась небольшая дверца. Через минуту он держал свернутую трубкой бересту.
— Она, — громко прошептал предводитель грабителей, и они поспешно скрылись.
Старый слуга остался один. На этот раз он был связан гораздо прочнее, чем в первый раз, в рот ему был забит кусок грубой ткани.
«Странно, — соображал он, — в первый раз украли моего барина, во второй — его ограбили. На этот раз были настоящие разбойники». Измученный слуга решил не делать никаких попыток к освобождению и ждать утра.
Глава 20
Испытание
Ольга с головой окунулась в новую для нее жизнь. Страшен был первый шаг, но она сделала его и теперь все уверенней шла по новому пути. Она чувствовала, что к ней относились чуть настороженно. И тем скорей ей хотелось растопить ледок недоверия, стать своим человеком среди красногвардейцев.
Она, не задумываясь, бралась за любую работу, за любое поручение. Два раза в неделю Ольга дежурила в лазарете, остальное время она регулярно, по несколько раз в день, проводила громкие читки газет.
В них были статьи о мире, о земле, о положении в стране. Постепенно к девушке привыкли и даже полюбили. Иногда вечерами к ней подсаживался какой-нибудь солдат и, смущаясь, просил ее написать письмо домой.
И оттого, что солдат открывал ей свои чувства и заботы, он становился ей как-то ближе. Она уже знала, что хмурый и замкнутый Федя Скоков тоскует по далекой девушке Оксане, что балагур и весельчак Вася Нагорный таит от всех тяжелое горе: у него умерли все родные от тифа и письма пишет он сестре Гале, единственной оставшейся в живых.
Особенно она привязалась к Анне или просто Аннушке, как ее называли все. Это была женщина средних лет со строгим, но отзывчивым характером. Аннушка была всегда и всюду нужным человеком. Она всегда все знала, все умела.
— У нас мало женщин. Будешь раненым и больным помогать, — сказала она Троповой при первом знакомстве.
Ольга боялась оказаться лишним человеком среди этих занятых людей. Слова Аннушки успокоили ее. Кроме Ольги, в лазарете дежурила еще взбалмошная, необычайно подвижная Настя.
Ее любили за то, что она никогда не унывала. Что бы ни случилось, Настя неизменно говорила: «Так я же это знала. Ей богу, чувствовала. Не горюй, не пропадем». И такая убежденность была в ее голосе, что невольно хотелось верить этой хорошей душе.
Все трое жили в очень тесной, но чистой комнатушке, куда Настя запретила вход мужчинам под страхом смерти. Иногда в лазарете дежурила учительница Вера Порфирьевна. И тотчас все трое — Аннушка, Настя и Ольга — собирались вместе.
Настя восторженно отнеслась к появлению Ольги. Она окружила ее своей заботой.
Недели спустя, она была влюблена в нее.
— Ох, Олька, — вздыхала Настя, осматривая девушку чуть завистливым взглядом: — До чего же ты красивая! Пропали наши ребята. Вот бы мне родиться такой. — Настя критически осмотрела себя в крохотном зеркальце. — Нос картошкой, а губы, тьфу, не губы, а срамота какая-то — и чего только ребята целоваться лезут.
— Ну, зачем ты, Настенька, так о себе. Ты же хорошая. Да и ребята тебя все уважают.
— Это какие ребята?! Спиридонов да Чижик. — Настя фыркнула. — Да разве это ребята?! Губошлепы это, а не ребята. Чижов-то вчера полез целоваться, так целую лужу слюней напустил. Хоть пруд пруди. Тьфу. Ну и влепила же я ему, у него глаза на лоб полезли. «Не ждал, — говорит, — от вас такого, товарищ Оглоблина». А я ему: «Если ты, пугало огородное, еще раз посмеешь, так я тебе такую волосянку устрою, что ты в следующий раз за версту меня обежишь. Понял?»
Ольга засмеялась.
— Да ты не смейся, у меня разговор короткий — шапку долой и всеми десятью в гриву. Ребята-то настоящие вон… — вздохнула Настя, — Сережка Давыдов, Федя Скоков. Вот это ребята. Только они на меня не глядят. Сережка-то, видала, как глазами стреляет, чистый пулемет. Подходит это ко мне, руки в брюки и как бы невзначай: «А что, Настенька, эта новая сестра из каких будет, не из учительниц?» — А я ему: «Вас, товарищ Давыдов, никак, к наукам потянуло». — «Да, нет, — говорит, — антиресно». — «А антиресно, так вы у нее у самой спросите…»
— Настенька хитро скосила один глаз на заалевшуюся Олю.
— Ну, довольно, Настя, что ты все об одном, да об одном. Давай лучше о чем-нибудь другом поговорим.
— Ты, Олечка, держи себя крепко: ты красивая, ребята к тебе приставать будут. — Ольга вспыхнула. — По мне так, который лезет да всякие глупости говорит — враг революции.
Кто-то осторожно постучал в дверь. Просунулась лохматая голова в папахе.
