ерундой, и принялся разматывать ленточку толстыми неуклюжими пальцами; но уже первая бумага, которую он извлек из кисета, произвела действие: на его усатом лице появилось растерянное выражение, ибо это было письмо, удостоверенное личной печатью папы, на которой был изображен рыбарь в облике святого Петра.
— Я забыл взять очки, — пробормотал он, протягивая письмо хозяину гостиницы. — Что это такое?
Хозяин вынужден был сначала откашляться и облизать губы, прежде чем набрался духу ответить:
— Письмо, адресованное Ее Величеству королеве Франции.
— Там есть еще послание папскому нунцию в Париже, — сказал капуцин. — Но это не представляет для вас интереса, главное здесь — мое дорожное предписание, заверенное членом государственного совета и министром военных и иностранных дел Его Милостью епископом де Ришелье. Вам достаточно?
— Простите, преподобный отец, простите, я и впрямь понятия не имел, какой редкий гость вошел через ворота нашего города, — проговорил, чуть ли не переломившись пополам, главный стражник.
— Кроме того, что я уже сказал нашему храброму хозяину, ничего больше не могу добавить, сын мой, — промолвил отец Жозеф. — Француз не должен извиняться за усердное исполнение своих гражданских обязанностей, ибо это обязанности святые. А теперь напрягите ваш слух и запомните то, что я скажу вам обоим. За правдивость моих слов я, отец Жозеф, ручаюсь честью и спасением своей бессмертной души. Преступник, которого вы разыскиваете, мнимый беглец из chateau d'If, носит уже не монашескую сутану с голубым шнуром, а дворянский дорожный костюм испанского покроя из темно-фиолетового сукна и поселился он в этой же гостинице.
— Ох, страсти Господни! — запричитал хозяин. — Тот самый молодой человек, который вас, досточтимый отец, привез на своем коне?
Отец Жозеф кивнул и спросил:
— Где он теперь? Надеюсь, у себя в комнате?
— Да, достопочтенный отец, он точно в своей комнате и, по-моему, ужинает, — подтвердил хозяин. — Он заказал себе такой ужин, словно у него неделю во рту крошки не было, — печеночный паштет, огурчики, колбасу, телячью ногу, овощи и две бутылки кларета.
— Оставьте его, пусть насытится, ему это более чем необходимо, а вы меж тем приведите подмогу, — добавил после минутного размышления отец Жозеф. — Действуйте осмотрительно, потому что вы и представить себе не можете, насколько этот юнец опасен. Возьмите его живым, ибо это очень ценная добыча. Под окном поставьте стражу, чтоб он не убежал, пока вы будете взламывать двери. Сколько бы вам ни пришлось от него пострадать, на нем самом не должно быть ни царапинки. За это вы мне отвечаете головой. Ворота уже заперты?
Главный стражник подтвердил.
— Если же он от вас ускользнет и скроется, чего я не исключаю, — продолжал отец Жозеф, — тут же прикажите объявить по городу тревогу и предупредите жителей, что всякого, кто предоставит ему укрытие, ждет казнь. Если же господа чиновники в ратуше испугаются этой суровой меры предосторожности, то напомните им, что так распорядился я, отец Жозеф, заместитель министра военных и иностранных дел епископа де Ришелье. Но будем надеяться, что это не понадобится и дело обойдется без осложнений. А когда юноша окажется за надежными решетками, тут же отправьте гонца в Париж, в канцелярию Ее Величества, чтобы передать вот это письмо Его Святейшества, адресованное Ее Величеству королеве- регентше, а также сообщить, что здесь произошло; имя и фамилия арестованного, как написано в письме, — Пьер Кукан де Кукан. Пометьте себе это. Моего имени под этим сообщением не ставить. С арестантом обращайтесь учтиво, никакой жестокости, ни побоев, ни оков, ни подземелья, но зато тем более осмотрительно. Запомните и зарубите себе на носу — он один способен расправиться с несколькими здоровяками, вроде вас. А теперь, благословясь, ступайте исполнять свой долг. Он в высшей степени почетен.
Получив такие указания, стражники и хозяин гостиницы удалились, а отец Жозеф, по своему обыкновению, начал негромко и мелодично мурлыкать. Песенка его на сей раз не касалась ни вселенной, которую он хотел бы покорить, ни крови, в коей он желал бы утопиться, он пел о жаворонке, и первая строфа песенки звучала так:
На тысячи ладов, средь синевы небесной,
Пичужка, Божья тварь, сваи заводит песни.
Вскоре он уснул, а когда в его покойный сон святого и храбреца вторглись звуки недалекой битвы, звон оружия и крики, то не пробудился, ибо спал так крепко, что даже этот назойливый шум нашел себе место в его сновидениях. Он проснулся, когда уже рассвело, с удовлетворением выслушал от хозяина гостиницы, все еще не пришедшего в себя после бурных событий, сообщение о том, что вышеупомянутый Пьер Кукан де Кукан, несмотря на бешеное сопротивление, вчера вечером арестован по всем правилам и живым и здоровым доставлен в здание ратуши, в городскую тюрьму.
СТРАШНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ В «КРАСНОЙ ХАРЧЕВНЕ»
Тринадцать дней спустя, после двух часов пополудни, в город Баланс прискакал отряд мушкетеров, парней рослых, как сосна, рукастых и ногастых, блестящих острословов, наделенных легкостью движений, которая свидетельствует о физической силе и здоровье, самоуверенных и, само собой, бесконечно гордых своим одеяньем, которое они умели носить с небрежным изяществом и которое им очень шло. Командовалимикапитан, вероятно, лет на десять старше своих молодых подчиненных, высокий, усатый, с лицом до черноты иссеченным ветром и испещренным следами солдатской жизни, исполненной страданий и мытарств. В сопровождении эскорта он направился прямо в ратушу, где вручил дежурному чиновнику верительную грамоту, выданную канцелярией королевского дворца, скрепленную королевской печатью, подписанную собственной рукой Ее Величества королевы-регентши и удостоверявшую приказ о доставке узника, известного под именем Пьер Кукан де Кукан, в государственную тюрьму в Париже.
— Де Тревиль, — представился он со всей учтивостью, когда Петра вывели из карцера. — Мсье де Кукан, судя по вашему имени и внешнему виду, я полагаю, вы — дворянин, и прошу вас — в ваших собственных интересах — дать честное слово, что не окажете сопротивления эскорту и не предпримете попытки бежать.
Тринадцать дней пребывания за решеткой охладили ярость Петра, вспыхнувшую при аресте, однако — при том, что по требованию отца Жозефа в тюрьме с ним обращались вежливо и даже каждый день присылали брадобрея — это не улучшило его настроения. Бледный, безразличный, пренебрежительный, он в ответ на учтивое обращение капитана де Тревиля произнес:
— Это зависит от того, куда вы меня поведете, капитан.
— В Париж, в Бастилию, черт побери! — воскликнул де Тревиль.
Петр удивленно изогнул свои красивые брови.
— То есть — из тюрьмы в тюрьму?
— Да, именно так, — подтвердил де Тревиль. — Впрочем, быть узником Бастилии отнюдь не позор, но честь, поскольку за два с половиной столетия существования крепость повидала в своих стенах неисчислимое множество достойнейших особ, включая принцев королевской крови.
— Тем не менее я на таком гостеприимстве не настаиваю и свой арест считаю незаконным и необоснованным, потому что ни на земле Франции, ни где-либо еще я ничего противозаконного не совершал, и если я все же лелею в мыслях нечто, противоречащее сухой букве закона, то это, пока замысел не стал поступком, мое сугубо личное дело. Я протестую против насилия, которое по отношению ко мне совершено и к которому вы своим участием присоединяетесь, а потому заявляю, что удеру при первой же представившейся возможности.
Это заявление произвело на мушкетеров весьма приятное впечатление.
— Для иностранца, который говорит по-французски так же хорошо, как и по-итальянски, вы воистину gentilhomme, человек чести, каким он и должен быть, — сказал капитан де Тревиль. — Но как бы там ни было, в нынешних обстоятельствах мы вынуждены…
Покручивая ус, он немного подумал, преждечем добавить:
— …следить за вами с должным тщанием.
— Благодарю за мягкость и снисходительность этой меры.
— Не смейтесь, сударь, — сказал де Тревиль. — Когда королевский мушкетер заявляет, что вынужден следить за кем-нибудь с должным тщанием — это не означает ни мягкости, ни снисходительности. Извольте
