человечеству, объединенному общим чувством неопределенного ожидания грядущих событий, мой манифест разума, правды и справедливости. Вы сами убедились, сказал бы я людям, что нет необходимости вечно тонуть — согласно псалму, который вы, отче, недавно пели, — в море крови; отложите в сторону оружие, перекуйте свои мечи на орала теперь уже раз и навсегда, ибо все ваши раздоры, распри и зависть, разделяющие вас на друзей и врагов, проистекают из неведения, глупости и тысячелетних суеверий. Если защитник правды убьет того, кто оказывает ей сопротивление, это еще не означает, что правда победила. Поэтому заключите друг друга в объятия, ибо вы оба — в неправде. Правда не в учении Иисуса, не в учении Магомета, Кальвина или Лютера — правда отнюдь не в них, и она проста, всем доступна и непреложна: правда — это то, что есть солнце, и воздух, и вода, и что земля жаждет, чтоб ее возделывали, а все иное — бессмыслица, предрассудок, ложь и преступное измышление!
— Пьер, сын мой, — сказал отец Жозеф, — благословляю твое наивное простодушие, коему радуются хоры ангелов, так что и при твоей безбожности ты наверняка будешь принят в их круг: я убежден, что ты обретешь спасение много вернее, чем кое-кто из епископов и кардиналов, которые вельми учено и со знанием дела умеют говорить о вопросах теологии и канонического права. Твое воодушевление — искренне, благородно и достойно всяческих похвал, даже если бы оно привело — не дай Бог — к бедам, куда более страшным, чем любое из тех, как ты выразился, преступных измышлений, против коих ты так ожесточен. Право, я далек от того, чтобы восторгаться твоей идеей лечить религиозные раздоры, сотрясающие наш мир, созданием новой религии разума; ведь это значит, сын мой, изгонять черта дьяволом. Что светит солнце, что вода мокрая, а земля родит — это вовсе не правда, но природная данность, и если это все-таки правда, то в ней нет даже той силы, которой обладает пар, ничтожная стихия, едва способная заставить дребезжать крышку горшка; с такой правдой, сын мой, ко мне не подступай. Мне не хочется говорить сейчас о Божеской правде; я сейчас не прислужник Божий, но человек, с головой ушедший в дела этого мира. Хочешь знать, что есть правда? Правда есть то, что говорят Ее Величество королева-регентша и ее духовник кардинал Гамбарини. Правдой будет то, что скажут Его Величество Людовик Тринадцатый, как только возьмут власть в свои руки. Правда — это то, что говорит — разумеется, в пределах своей власти — князь Имярек. Правда — это то, что проповедует Святой отец. Коротко и ясно: правда — это то, что говорят богатые и сильные мира сего; неправда — это то, что говорят те, кто им противодействует. Чем больше власти, больше богатства — тем больше правды. Это означает, что в мире людей не существует одной правды, но есть тысячи правд, взаимно друг друга исключающих, ибо каждая из них нетерпима ко всякой иной. Ты, сын мой, в наивности своей полагаешь, что мир разделен на добрых и недобрых, честных и нечестных, справедливых и несправедливых. Вовсе нет; мир делится на богатых и бедных, сильных и слабых; и эта правда столь же реальна, как реальна река Сена, протекающая в этом городе, равно как и море, в которое она впадает; вот это — реальность, говорю я, и она вовсе не жаждет, как ты уверяешь, осуществления твоей миссии правды и мира, обрекающей ее на гибель. Общество людей — это чудовищное переплетение зависимостей, привилегий, прав, обязанностей, законов, обычаев и сословных преград, столетиями создававшееся из такого материала, как алчность, глупость, эгоизм, трусость, высокомерие, жестокость, тупость, и не знаю из каких еще несообразных и в большинстве своем отвратительных человеческих свойств. С этим отвратительным, но своей цели соответствующим и живучим наследством минувших столетий нельзя сделать ничего другого, кроме как принять его к сведению и либо повернуться к нему спиной и искать опасения и утешения в Боге, как поступаю я, либо приложить к делу руки и способствовать возвышению Франции, в некотором смысле лучшей из населенных людьми земель этого мира, и этим, как ни странно, занимаюсь тоже я.
— Вы, — сказал Петр, — возвысили то, что вы называете Божеской правдой, до надзвездных миров, чтобы тем удобнее низринуть обычную человеческую правду в болото. В сущности, вы не открыли для меня ничего нового; я не столь наивен, чтобы не сознавать, что самая правдивая правда беззуба и ни на что не пригодна, если не опирается на рычаги власти. Дважды я достигал царственного положения и дважды принимался за осуществление своих замыслов: первый раз — будучи герцогом Страмбы и второй раз — как граф ди Монте-Кьяра, не ограниченный в финансовых средствах, которые добывал с помощью Философского камня, изготовленного моим отцом-алхимиком, и дважды я терпел крушение, побежденный злобой и глупостью тех, кто меня не понимал или не желал понять; Гамбарини был подлейшим среди них. В третьей своей попытке я сумел встать во главе великой турецкой империи, и этого своего места, после того, как сведу счеты с Гамбарини, я уже не оставлю до тех пор, пока не добьюсь своего.
— Пьер, несчастный сын мой, — молвил отец Жозеф, — ты не замечаешь, сколь неудержимо клонится к западу солнце?
Петр покачал головой, сжал зубы так, что на его исхудавшем лице выступили желваки, и продолжал будто в лихорадке:
— Я не знаю и никогда не признаю, отче Жозеф, вашей двойственной правды — трансцендентной и земной, ибо правда всегда одна, и эта правда, окрыленная возможностями, кои предоставит ей человек доброй воли, достигший высот власти, способна творить чудеса. Вы справедливо говорили о чудовищной сложности общественного механизма у людей, но именно потому, что он так сложен, следует просто направить его по прямой. Отнять богатство у богатых, отменить рабство рабов, сломать власть имущих, сжечь своды законов, снисходительные к сильным и беспощадные к слабым, открыть тюрьмы, стереть границы меж государствами, закрыть костелы и монастыри — вот первые шаги, которые я хочу предпринять, как только наступит подходящий момент.
— Ты забыл, сын мой, упомянуть об одном весьма существенном шаге, — сказал отец Жозеф, — о возведении гигантского эшафота, куда ты будешь посылать тех, кому твои реформы пришлись бы не по душе, и прежде всего — короля и королеву. Наверное, для этой цели тебе пришлось бы заказать какую- нибудь механическую гильотину, ибо справиться с таким объемом работ тебе не хватило бы палачей. Но такой момент пока что не наступил, зато наступает совершенно иная минута.
Действительно, на лестнице раздался грохот приближающихся солдатских шагов.
— Прости меня, Пьер, сын мой, что в пылу дискуссии я дал тебе весьма сомнительное утешение, — сказал отец Жозеф. — Впрочем, я даже рад тому, что мне не удалось тебя переубедить.
— А я, напротив, жалею, что вам не удалось переубедить меня, отче, — возразил Пьер. — Уж коль скоро меня и впрямь ждет казнь, что теперь кажется весьма правдоподобным, мне было бы куда как легче умирать, если б я поверил вам и признал себя малодушным сумасбродом и безумцем, которому не имеет смысла обременять мир своим присутствием. К сожалению, я в это так и не уверовал.
Шаги солдат замерли по команде перед благоустроенной камерой Петра, потом заскрипел затвор и вошел кастелян.
— Ну, господин Кукан, пора, — сказал он.
— Желаешь ты, сын мой, чтоб я проводил тебя? — спросил отец Жозеф. И когда Петр, мертвенно побледнев, отрицательно покачал головой, святой отец на краткий миг возложил руку ему на плечо и, миновав строй солдат, стоявших на лестнице перед камерой, удалился весьма поспешно, словно бежал от погони.
Гулко шлепая босыми ногами по гладкому каменному полу, монах спустился на первый этаж, где помещалась канцелярия королевского префекта. При его входе префект, сидевший за своим столом и куривший трубку, вскочил и вытянулся по стойке «смирно».
— Досточтимый отец, я к вашим услугам, — сказал он.
— Тотчас снарядите и отправьте конного посла в Стамбул, — приказал отец Жозеф, — с письмом, которое я сейчас продиктую.
Префект удалился, и, когда писарь приготовил чернила, перо и бумагу, отец Жозеф, беспокойно прохаживаясь вдоль и поперек помещения, принялся диктовать:
— «Его Превосходительству господину д'Анкетилю, посланнику королевства Франции в Стамбуле. Ваше Превосходительство уведомляется, что в Бастилии только что казнен член государственного совета Его Величества султана Турецкой империи, носивший титул „Ученость Его Величества“, который путешествовал по Франции инкогнито с тайной целью, несомненно, известной Его Величеству султану и им одобренной. Вашему Превосходительству настоятельно рекомендуется безусловное и неотложное распространение известия об этом достойном сожаления событии, чтобы вызвать в турецких правительственных кругах как можно более глубокое возмущение. Необходимо подчеркнуть, что казнь известного государственного деятеля совершилась без ведома судебных инстанций и без вынесения приговора и что судебное
