«Гражданина Кейна».[28] Владения окружала изгородь. Вы сказали, чтобы я дал два гудка и просигналил фарами. Высокая решетка открылась автоматически. Землю сменил гравий. Мы прибыли на место. Добро пожаловать к самому таинственному писателю столетия. Мне, наверное, следовало быть взволнованным? Не всем дано проникнуть в ваши владения на границе Вермонта. Мод молчала, надев солнечные очки. Как же я ни о чем не догадался? И впрямь вообразил, будто я для вас столь интересен, что вы решили пригласить меня, вы, избегающий любых вторжений, как чумы боящийся посторонних? По траве прогуливался павлин. На веранде стоял старый диван со сломанными пружинами, слишком продавленный, чтобы иметь право оставаться в доме.
Я не мог поверить своим ушам: вы поставили
– Здорово, – сказала Мод.
– Да уж. Черт возьми, как же приятно видеть вас.
Дом был одноэтажным, но просторным. На крыше красовалась новенькая параболическая антенна. В конце коридора был гимнастический зал с резиновыми матами и шведской стенкой.
– Хотите сыграть в сквош?
– Нет, спасибо.
– Предпочитаете настольный теннис?
В углу у стены стояла пара лыж. С их носков свисали палки, связанные петлями. Я провел пальцем по кантам. Они были покрыты пылью. На моей коже остался черный след.
– Я частенько катался в Аспене[30] с Джеком Николсоном.[31] Хвастать особо нечем. Мы ложились слишком поздно. Спускались по трассам, как дикари. Джек мне все говорил, что хочет экранизировать один из моих романов. Не уточнял, какой именно. Меня не проведешь. Я в той компании был самый старый. В семидесятые я совсем перестал кататься.
Я после своей аварии не мог больше кататься на лыжах. Это было одной из самых больших моих потерь. Каникулы для меня всегда ассоциировались с горами: всякие романтические эпизоды, поцелуи на подъемниках, одинокие девушки в красных куртках, лавировавшие по сухому снегу испанских Пиренеев, вечера в отеле перед камином под водку с апельсиновым соком, инструкторши в темно-синих свитерах, диски «Стили Дэн»,[32] разведенные дамы с зачесанными назад волосами. При удачном стечении обстоятельств бурные ночи выматывали больше, чем десять черных трасс без остановки. Еще было время блинчиков, краткий послеобеденный отдых, запах травяных шампуней и смягчающих кремов, длинный стел за ужином, приятные местные вина. Вот так-то. Я не позволял себе смотреть на снег. Иногда он просто слепил глаза. До головокружения. Как только в Париже выпадал снег, я вновь представлял себе нетронутые склоны по утрам, перед открытием, снова слышал металлический лязг бугелей, рев ратраков, скрежет кантов по льду. Мне двадцать; моя нога еще цела и невредима, мне хочется рассказать об этом детям, которых у меня не будет.
У вас в руке был уже третий бокал вина – австралийского шардоннэ. Вы спросили, понравилась ли нам гостиница, и пустились в причудливые разъяснения происхождения названия «Упрямая пантера»: якобы охотникам никак не удавалось убить зверя. Вы сами приготовили тот первый ужин: зеленая спаржа, морские гребешки, кукурузные лепешки. И красное бордоское вино. Господин знал правила хорошего тона. Синие таблички с названиями парижских улиц украшали кирпичные стены. В рамке под стеклом красовалась косынка Джона Форда,[33] раритет, купленный вами на торгах. В соседнем штате школьники перестреляли своих товарищей. Вас это чрезвычайно беспокоило. У меня не было своего мнения по этому поводу. Мод подлила вина. Вы хотели знать, возможно ли такое во Франции, находится ли у нас оружие в свободной продаже. На ваш взгляд, запреты ни к чему не ведут. Вся проблема в воспитании. Вся американская образовательная система требует пересмотра.
– Забавная у нас страна: разносчики пиццы приезжают быстрее, чем полиция и «скорая помощь».
Я покачал головой. Разница часовых поясов давала о себе знать. Красное вино ничуть не улучшало ситуацию.
Мод была внимательной слушательницей. Ваши истории пленяли ее. К тому же она говорила по- английски гораздо лучше меня. Временами я терял нить разговора.
– Можно? – спросили вы, указывая на пачку сигарет.
– Да, если вы позволите и мне взять одну, – ответила Мод.
Вы зажгли две сигареты и протянули одну Мод. Я жестом показал, что не курю. От вас исходила странная аура ностальгии и одиночества. Вы, несомненно, мучились от этого сильнее, чем хотели показать. Иначе зачем вся эта выпивка? Зачем все эти бесчисленные предосторожности, чтобы сохранить ваше уединение? Откуда все эти белые пятна в вашей биографии? Какой демон не дает вам печататься? Эти вопросы остаются без ответа. Я мог бы задать их вам тогда, пока еще было время. В тот момент я вас еще не презирал. Да, презрение пришло позднее.
Вы проводили нас до машины, сказав, что оставаться в этом отеле – просто идиотизм. Завтра же нужно переехать сюда. Вы поцеловали Мод в обе щеки. Я пожал вам руку. Вы посоветовали нам быть осторожнее. На одном из поворотов я проколол колесо. Десять километров до гостиницы мы проехали на ободе.
Проснувшись на следующее утро, я первым делом подумал о машине. Вы прислали нам механика, который потребовал с нас пятьдесят долларов за смену колеса. Солнце заливало ослепительным светом стоянку, на которой маневрировал механик на своем грузовике с краном. В небе как-то некрасиво парила птица. Мод вдавила в асфальт сигарету и вернулась в отель. Она достаточно насмотрелась.
Она вела машину до вашего дома. Мчалась по узкой дороге, врубив радио на полную катушку. Я сказал, чтобы она следила за указателями. Одна ее рука была на руле, другая отбивала такт по бедру. Когда песня закончилась, она достала сигарету и нажала кнопку прикуривателя, но он не работал. С обеих сторон был колючий кустарник, возможно, ров. Мод не допустила ни единой ошибки.
Выключая зажигание, она опустила глаза и заметила, что все еще держит незажженную сигарету. Она поискала зажигалку в кармане, вылезла и захлопнула дверь. Огонек блеснул между ее пальцами.
Вы все еще были в пижаме, хотя уже наступил полдень. Хлопковая пижама в бело-голубую полоску. Я не смог удержаться от мысли, что писатели не должны выглядеть так нелепо. Во всяком случае, рекламные кампании изображают их совсем не такими. Но вам, несомненно, было наплевать. Не мне вас винить.
Наша комната располагалась на антресолях. Вечером Мод обняла меня, стоя перед двумя нашими кроватями.
– Ты всегда будешь моим старшим братом. Она легла справа. В Париже она всегда ложилась слева. Положила свои часы на тумбочку. Странно – в комнате не было ни одной книги. Мы довольно быстро уснули. Мод немного почитала. Я же погрузился в сон без сновидений. Мне начала нравиться тишина, царившая в ваших владениях. По утрам в этой тишине было что-то магическое, нереальное, как будто вы сами устроили это для удобства своих гостей.
Дни были легкими, доверчивыми и веселыми. Вот как это происходило. Чаще всего я просыпался первым. Принимал душ, стараясь не шуметь. Иногда в бревенчатой избушке, служившей вам кабинетом, горел свет. На газоне павлин распускал хвост. Я шел по траве, мокрой от росы. Все вокруг находилось в движении. Рядом был пруд. К понтону пришвартована лодка. Я наблюдал за вами через окно. Вы спали прямо на пишущей машинке, уронив голову на согнутые в локтях руки. Я не осмеливался вас беспокоить. Вам было столько же лет, сколько моему отцу, с разницей в каких-то два года. Я мысленно делал сложные подсчеты. Если не ошибаюсь, сегодня вашему знаменитому герою, профессору Уоррену Бёрду, который интересовался тем, как зимуют медведи в зоологическом уголке Центрального парка, должно быть шестьдесят три года.
Вы приходили к нам в кухню. Мод поджаривала тосты. Кофе потихоньку сочился через фильтр. Вокруг витал приятный запах пригорелого. На деревянном столе лежала раскрытая местная газета. Вы носили каплевидные очки в металлической оправе. В них можно было смотреться, как в зеркало. У вас была серая кожа, такая морщинистая, что лицо напоминало раковину устрицы. За завтраком вы упомянули – и как об
