министра. При этом обоих полководцев не могло не страшить возможное окружение. Именно поэтому, кстати, было принято решение далеко от Смоленска не отходить и обеим армиям не отдаляться друг от друга дальше, чем на расстояние одного перехода.
Опасения Барклая-де-Толли вполне понятны: Наполеон мог захватить Смоленск и отрезать русские армии от Москвы. Абсолютно достоверных сведений о положении войск Наполеона у него не было, а посему слишком рисковать он не счел нужным. Позиция князя Багратиона была несколько иной: сам он вряд ли знал о противнике больше, чем Барклай-де-Толли, но зато априори был совершенно уверен, что действовать нужно иначе. Но вот как? Как и всегда, обладавший вулканическим темпераментом князь Багратион предпочитал довериться своей интуиции. А в отношении Барклая-де-Толли он, опять же как всегда, мог сказать лишь одно:
«Невозможно делать лучше и полезнее для неприятеля, как он. <…> Истинно, я сам не знаю, что мне делать с ним, и о чем он думает?» [148. С. 174].
Право же, складывается впечатление, что все, что думал и делал Михаил Богданович, вызывало в тот момент у князя Петра Ивановича изжогу.
В любом случае, он написал Барклаю-де-Толли:
«Я не могу согласиться с причинами, которые заставили вас переменить прежнюю нашу диспозицию. Одни слухи не должны служить основанием к перемене операций, в которых всякая минута дорога, особливо по нынешним обстоятельствам. Если мы всегда будем думать, что фланги наши в опасности, то мы нигде не найдем удобной позиции» [40. С. 226–227].
После этого отступления, слишком уж углубившегося в теорию, вернемся к противостоянию Барклая-де-Толли и князя Багратиона. Под Смоленском, после соединения с 1-й Западной армией, Петр Иванович «добровольно подчинил себя военному министру и изъявил готовность выполнять его распоряжения» [11. С. 358], но тут же стал открыто обвинять его в неспособности руководить войсками.
Позднее Барклай-де-Толли написал про свои отношения с князем следующее:
«Я должен был льстить его самолюбию и уступать ему в разных случаях против собственного своего удостоверения, дабы произвести с большим успехом важнейшие предприятия» [109. С. 52].
Военный историк Дэвид Чандлер вынужден констатировать:
«Личные разногласия Барклая и Багратиона дошли до такой степени, что это уже мешало согласованию действий их армий» [147. С. 479].
Тем временем в действиях русских армий образовалась весьма странная пауза. Четыре дня, с 28 по 31 июля, обе они стояли на месте, чего-то ожидая. В результате у Багратиона «лопнуло терпение», и он, «в сущности, почти вышел из повиновения Барклаю» [5. С. 560]. Может быть, именно это и стало причиной «странного» стояния русских на пути к Рудне? Не сам ли Багратион только что жаловался графу Ф. В. Винценгероде, что его войска, «назад и вбок шатавшись, кроме мозолей на ногах и усталости ничего хорошего не приобрели»? Получается, что для него и «мозоли на ногах» от быстрых переходов были плохи, и «топтание на месте» — плохо. Кстати, жара в то время стояла страшная, и все в армии только и мечтали, что об отдыхе. А ведь Барклай-де-Толли действовал не просто так, но получив сведения, что Наполеон стянул войска позади Рудни, и посему он занял крайне выгодную на случай сражения позицию у населенного пункта Волкова — в надежде вызвать противника на атаку.
По свидетельству Карла фон Клаузевица, «окружавшие Барклая опять принялись за работу, чтобы побудить его предпринять новое наступление; и действительно, простояв четыре дня на дороге в Поречье, он снова совершил 13-го и 14-го два перехода по направлению к Рудне, но на этот раз было уже слишком поздно. Первая попытка атаковать французов вынудила их покинуть квартиры, в которых они расположились на отдых, и они снова двинулись вперед, 14-го перешли через Днепр близ Расасны и пошли на Смоленск. Это побудило сперва Багратиона, а за ним и Барклая двинуться к Смоленску, так как 15-го дивизия Неверовского, выдвинутая навстречу французам к Красному, после крайне неудачного боя укрылась в Смоленске» [66. С. 54].
По сути, маневры русских армий на северо-западе от Смоленска (сперва к Рудне, потом к Поречью, потом опять к Рудне) едва не стали причиной их гибели, открыв Наполеону наш левый фланг и практически прямую дорогу на Смоленск с юго-запада.
Отметим, что Наполеон, переведя свои войска на другой берег Днепра у Расасны, совершил, как пишет Д. П. Бутурлин, «движение самое искусное из всех, сделанных им в течение сего похода» [33. С. 206]. Он перевел через Днепр почти 175 тысяч человек, двинулся через Ляды параллельно реке и вполне мог без боя взять оставленный Смоленск, отрезав двум русским армиям дорогу на Москву. Сделай он это, положение