вперед проскочили польские уланы и, опрокинув заслон, ринулись к Барклаю.
Левенштерн подал свою лошадь командующему, и тот с величайшим хладнокровием сошел на землю, затем снова сел в седло и поехал вперед.
Уланы окружили Барклая, но на помощь к главнокомандующему ринулся эскадрон Изюмских гусар во главе с капитаном Львом Нарышкиным и спас своего генерала. Наблюдавшие этот эпизод были единодушны в том, что ни один мускул на лице Барклая не дрогнул» [8. С. 362].
По расчетам Наполеона, корпус генерала Жюно должен был выйти к Лубино раньше Барклая-де- Толли, но задуманного окружения не произошло.
Позднее, осмотрев поле боя у Лубино, император «излил свой гнев на Жюно, ставя ему в вину, что русская армия не потерпела совершенного поражения» [95. С. 178].
«Жюно, — повторял он с горечью, — упустил русских. Из-за него я теряю кампанию» [68. С. 135– 136].
Однако на события под Смоленском можно посмотреть и с иных позиций.
Во-первых, как отмечает Богданович, под Смоленском Даву, Мюрат и Жюно «командовали только войсками, непосредственно им подчиненными. Все трое действовали независимо один от другого и поэтому не могли направлять своих усилий с надлежащим согласием к достижению общей цели» [19. С. 293]. Формально ни Мюрат, ни Даву не могли приказывать Жюно, «каждый поступал по своему разумению» [95. С. 177].
Во-вторых, — это мнение высказывает, в частности, Н. А. Полевой — «не виноватее ли всех был сам Наполеон, не явившийся на поле битвы, не отдавший точных приказов?» [110. С. 57].
Ему вторит Дэвид Чандлер:
«Благополучный уход русских войск все же не был целиком на совести у Жюно. Показательно, что Наполеон покинул фронт и удалился в Смоленск в 5 часов вечера для отдыха; это уже не был тот блестящий полководец с безграничной энергией, как в прошлые кампании» [147. С. 482].
Историк Франсуа-Ги Уртулль также выражает недоумение по поводу поведения Наполеона:
«Отсутствие Наполеона в этом бою удивительно, он мог бы получше управлять этими разрозненными операциями» [161. С. 86].
В-третьих, — этим вопросом справедливо задается М. И. Богданович — зачем Наполеону вообще потребовалось основными силами штурмовать хорошо укрепленный город и почему в обход он отправил лишь малочисленный и к тому же вестфальский корпус? Действительно, трудно объяснить, «к чему Наполеон готовился штурмовать город, не имевший для него никакой особенной важности. Ежели бы он <…>, сосредоточив под Смоленском до 180-ти тысяч войск, направил большую часть их вверх по реке к Прудищеву, то мы были бы принуждены очистить Смоленск, либо потеряли бы сообщение с Москвой» [19. С. 272].
«Бой при Лубино закончился таким же, как и под Смоленском, планомерным отступлением Барклая- де-Толли» [136. С. 117].
Сам Михаил Богданович, сообщая царю об оставлении Смоленска, написал:
«Отдача Смоленска дала пищу к обвинению меня. <…> Слухи неблагоприятнейшего сочинения, исполненные ненавистью <…> распространились, и особенно людьми, находившимися в отдалении и не бывшими свидетелями сего события» [8. С. 366].
Конечно же больше других усердствовал князь Багратион. 7 (19) августа он жаловался на действия Барклая-де-Толли и лично императору Александру, и другим высокопоставленным лицам. Вот, например, еще один отрывок из его письма графу Аракчееву:
«Министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. <…> Скажите, ради Бога, что нам Россия — наша мать скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдается сволочам и вселяет в каждого подданного ненависть и посрамление? Чего трусить и кого бояться? Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно, и ругают его насмерть. <…> И все от досады и грусти с ума сходят…
Ох, грустно, больно, никогда мы так обижены и огорчены не были, как теперь… Я лучше пойду солдатом, в суме воевать, нежели быть главнокомандующим и с Барклаем. Вот я Вашему сиятельству всю правду описал, яко старому министру, а ныне дежурному генералу и всегдашнему доброму приятелю. Простите» [9. С. 71–72].