– Че там делать? Разве что в хижину на снегокатах смотаться? Так я свинину есть не могу – печенку прихватило. А сидеть и смотреть, как вы обжираетесь.
– А энотерапию не пробовал?
– Говорю же – печенка. Только водочку родимую и могу.
– Что-то «Петрюс» сегодня какой-то жидкий. Без цимеса. Из такого только глинтвейн варить.
– Так его только что декантировали! Еще не надышался. Я торчу! Ромка «Петрюсом» устрицы запивает.
– Да хоть селедку! Его дело. Имеет право.
– Не скажи. По мне, под «Петрюс» только говядина идет, и то одного сорта – японская мраморная. Такое вино уважать надо.
– Уважать себя надо, а не вино. Русские мы или французы недобитые?
– А куда Бридман подался?
– В Санкт-Мориц. Они в прошлом году туда с женой поехали, так та потом все уши прожужжала, что тамошние собачки ходят в норковых манто и брюлликах. Короче, они своей шавке справили пальтецо из горностая, вместо пуговиц стразы от Сваровски, и повезли это лысое чудо в Швейцарию. Для посрамления местного собачьего бомонда.
– Слушай, французы совсем обнаглели! Они теперь счет не на два, а на три умножают! Вчера в «Le Chabichou» нас на шестьсот евро обсчитать пытались.
– И что?
– Пришлось поскандалить.
– Ну хоть развлеклись, а то ведь со скуки сдохнуть можно.
– А слышала, как в «Les Caves» наших пытались на двадцать пять тысяч посадить?
– Нет! Расскажи!
– Ты что, об этом весь Куршевель гудел! А, ты же только что из Италии, не слышала. Короче, там наши олигархические детки за три столика заплатили шестьдесят тысяч. Ну, по двадцатке за стол. Правда, всю ночь кутили. Утром им прямо в постельку дополнительный чек приносят. Они с похмелюги и подмахнули: дескать, отвалите, дайте поспать. Нули, конечно, не посчитали. Проспались, тут выясняется: чек-то они подписали на двадцать пять штук! Неслабо, да?
– И что, отдали?
– Щас!
– Кто-то там из них бизнес-школу, что ли, окончил. То есть некоторой экономической грамотой владел. Отбились. Причем без потерь.
– Смотри-ка, неужели кто-то из цветов жизни что-то еще оканчивает?
– Конечно. Кому же отцы передадут нажитое непосильным трудом?
– Ой, слушай, а сколько раз нам чужой счет пытались всучить! Зазеваешься и все – считай себя коммунистом. Я такой нахальной обдираловки, как в Куршевеле, нигде не встречала. Можно путеводитель составить, где какие приемчики используют.
– В «La Via Ferrata» тебе обязательно внесут в счет какую-нибудь лишнюю бутылку, евриков за триста —четыреста.
– Это что! Нам в «Le Bateau Ivre», представь, две звезды Мишлен, гордость курорта, вместо одной бутылки «Chateau Margaux» вписали три!
– А одна на сколько тянет?
– Тыщи на три.
– Слушай, я понять не могу, Мишкин гарем – это модели или проститутки?
– А в чем разница?
– В содержании. Модель порядка на два дороже стоит.
– Но он же эстет, копейки не считает. Ему что пять тысяч, что пятьсот.
– Так эти – кто?
– По виду – модели, по глазам – шлюхи. Но не нашего круга, сразу видно.
– Так вы замок-то купили?
– Да, в Нормандии. Сейчас отделываем.
– А мой собрался виноградник в долине Роны покупать. Будем, говорит, пить вино, сделанное своими руками и ногами.
– Ноги только помыть не забудь! И лак с ногтей снять.
Я восторженно ловила обрывки разговоров, едва успевая крутить головой и отслеживать, кто именно о чем беседует.
Юлька болтала с каким-то изогнувшимся дугой рыжим, веснушчатым мужчинкой, Марат громко хохотал за соседним столиком, обсуждая какой-то телемост между Куршевелем и Красной Поляной, который почему-то так и не состоялся. То есть мне никто не мешал. Практически невидимый официант подливал в мой пустеющий бокал вино, я заедала восхитительную терпкость какими-то вкусностями, изобильно томящимися на столе, и чувствовала себя совершенно счастливой. Я была среди своих. Это был мой круг. Мое общество. Моя жизнь.
Тихая, словно усыпляющая музыка зазвучала чуть громче, на сверкающий паркет стали выбираться пары. С бокалом в руке ко мне подсел какой-то мелкий лысоватый тип с однозначно знакомым лицом. Лицо странно плющилось и растекалось: видно, меня вновь настигал приступ куриной слепоты.
– Потанцуем?
Тут я сообразила, что этого самого мужичка я только что наблюдала за соседним столом с Маратом. Значит, наш человек, знакомый моего будущего мужа. Надо быть осторожнее.
– Позже, – аристократично повела плечом я. – Мне музыка не нравится.
– Ах, какие ножки! – слюняво причмокнул лысый, скашивая глаза на мои открытые колени. – Ты тут с кем?
– Со мной! – навис над столом Марат. – Борька, уйди, тебе не обломится.
– А что я? – искренне удивился плюгавый. – Вином любуюсь. Видишь, какие ножки? – Он поднес свой бокал к самому носу Марата и легонько крутнул его в пальцах.
– Ну, ты у нас известный знаток, – кивнул мой обожатель. – Девчонки, он вас не обижал?
– Да ты что, Марат? Как я могу? Это ж дети! Вот, объясни, Мишка целый пионерский отряд с собой привез, ты вообще на октябрят перешел. Мода, что ли, на родине такая?
– А ты чаще в пенаты заруливай, – беззлобно хмыкнул Марат. – Небось опять отсюда в Майами рванешь?
– Так ведь дела, сам знаешь. Я там второй банк открыл. Как без присмотра оставить?
Посередине ресторана, как раз у нарядной печки-камина, началось какое-то действо. Народ оживился, захлопал, головы синхронно повернулись в ту сторону.
– Что там? – не утерпела Юлька. – Пойду гляну.
– Сиди, – дернула ее за руку я. – Отсюда все увидишь.
Неведомо откуда на площадке появились три разодетых балалаечника и четвертый, с гармошкой. Зал затих. Музыканты вдохновенно вперились в потолок, глубоко вздохнули и.
– Вдо-оль по Пи-ите-ерской. – ворвался под самый потолок мощный бас. И вслед за басом из-за печки выплыл его обладатель – рослый, дородный мужик. Хорошо мне известный народный артист Отечества – Виктор Десятов.
Пел он здорово. По крайней мере, ничего другого, кроме его баса, в ресторане не было слышно. Когда он затянул третью песню, всеми любимую «Ой, мороз, мороз», весь зал подключился нестройным бэк- вокалом.
Потом оттуда же, из-за печки, выпрыгнула его дочка, тоже певица, они стали петь вдвоем, еще и приплясывая. Публика не на шутку возбудилась. Топот ног, отбивающих под столами в такт музыке, стал просто угрожающим. Наконец общее нетерпение прорвалось отчаянным, разудалым вскриком, и на эксклюзивный паркет парой выскочили пузатые мужики, в которых мой наметанный глаз тут же признал самых говорливых депутатов нашего парламента.
Надо отметить, плясали они так же плохо, как и говорили. Но на удивление столь же самозабвенно.
