— Это оптовик ресторатора Зелинского, скупает овощи.
Они вышли на крыльцо.
Черняк направился было со двора, но Юзин уселся на ступеньку и окликнул Андрея:
— Подожди, портянку перемотаю!
Медленно, как издыхающее животное, подполз к крыльцу фургон. Оптовик, он же водитель, черноволосый парень в тонкой кожаной безрукавке, выскочил из кабины и яростно ударил ногой по обмякшему протектору.
— Сколько раз втолковывал этому борову: гони монеты на новую резину! Проклятый жмот! — выпалил он по-польски и повернулся к Борусевичу. — Неси кирпичи, будем латать обувку!
Парень вытащил из-под сиденья разводной ключ, куски резиновой камеры для клеек, ручной насос. Будто приятелю сказал Черняку:
— Не уходи, поможешь Борусевичу подержать кузов.
Борусевич притащил стопку кирпичей, и оптовик сноровисто приспособил их под домкрат. Свинчивая гайки, как бы мимоходом прощупал Черняка:
— Хозяйство имеешь?
— Пока нет.
— Заимеешь, приглашай меня, Яна Голейшу, за любым огородным товаром. Со мной нетрудно сговориться. Так, Борусевич?
Тот закивал.
— А теперь проваливайте, ребята. — Голос Голейши звучал нагло, однако Юзин и Черняк, не проронив ни слова, пошли со двора.
Вскоре уже никто в Кирхдорфе не проявлял интереса к напарникам, хотя опасливое отношение к ним сохранялось, может, из-за того, что ползли о них разноречивые слухи. Малезинская ославила их как спекулянтов и контрабандистов. Круг общения пришлых не внушал доверия. Случайные личности, подобно мошкам, липли к ним в надежде на поживу. Напарники быстро привыкли к произносимым с оглядкой просьбам о новомодных американских чулках и газовых блузках. Искренне или нет, но поприветливел Борусевич, что и отметил Юзин: «Видит своего поля ягоду».
Первую информацию они получили от мальчишек, которых встретили в полуобвалившихся траншеях за поселком Граумен. Андрей подошел к ним.
— Червей копаете, рыбаки?
Паренек постарше в рубашке из парашютного шелка промолчал, а второй, семи-восьми лет, смуглый, как турчонок, простодушно сообщил:
— Каких еще червей? Винтовки ищем для обмена на хлеб.
Андрей переспросил с сомнением:
— Для обмена на хлеб? Да кто же будет менять на хлеб ваши железяки?
Паренек в рубашке дернул «турчонка» за рукав, предостерегая от излишней откровенности, но тот, обиженный недоверием, отчеканил:
— Мы уже обменяли две, совсем новые. Здесь хорошее место, много оружия под землей и не поржавело еще.
— Тогда и я обменяю кое-что, — хитро улыбнулся Андрей.
Польщенные заинтересованностью взрослого, мальчишки рассказали наперебой, что в Граумен наведался «русский офицер» и предложил ребятишкам хлеб и деньги за любое огнестрельное оружие. Офицер не наврал и отвалил «во-о-от столько хлеба».
Юзин серьезнейшим образом оценил информацию, и напарники несколько дней собирали по крупицам дополнительные сведения о «русском офицере», прежде чем в тайник легло первое сообщение:
«Ведуну, 27 июля. В поселках по периметру Кабаньей пущи (Словики, Хорнек, Граумен) гражданскими лицами русской и, частично, польской национальности осуществляется сбор огнестрельного оружия. Возглавляет их человек в форме лейтенанта Советской Армии. На руках имеет командировочное удостоверение, выданное якобы в Белостоке. Оружие перевозится на грузовике марки «рено». По мнению жителей, боевое снаряжение собирается бандитской группой Ястреба, действующей в Августовских лесах. Возможны повторные наезды. Приметы «лейтенанта»: рост около 180, черные курчавые волосы, приплюснутый широкий нос, два зуба в верхней челюсти имеют коронки из металла белого цвета. Ткач».
Через день в «почтовый ящик» — под основание покосившегося придорожного креста — Черняк поместил новую гильзу с клочком бумаги:
«Ведуну. 29 июля. В пожарной команде Зеебурга работают: проживающий по подложным польским документам бывший курсант Зеебургской разведшколы — Терентий Вольхин, 25 лет, и Эдвард Тошак, прибывший в В. Пруссию из Познани. Вышеназванные пытались реализовать на хуторах под Кирхдорфом мануфактуру. Возможный источник товаров — магазин Мавица, ограбленный неделю назад. Ткач».
Эти сведения Черняк получил от хорошего знакомого по периоду работы у немцев — Семена Фомича Малеева. Прусский хуторянин рязанских кровей поставлял парное молоко руководящему персоналу разведшколы, и Черняк наведывался к «земляку» перемолвиться на бытовые темы, разузнать о настроениях цивильных немцев. Однажды Фомич рассказал ему невеселую повесть своей жизни — как потерял он по дурости край родной — Рязанщину.
В феврале пятнадцатого года Малеева призывали на фронт, но он не слишком волновался, беспечно летал по девкам, рассчитывая на рубли отца, «крепкого» крестьянина, который уже сумел избавить старшего от тягот воинской повинности. Однако не вышло: то ли денег не хватило, то ли чиновников сговорчивых не подвернулось. Но показалось Семену, что родители не проявили должной настойчивости. Отцу с матерью отомстить решил Семен, да так, чтобы долго помнили. Улестил воинского начальника и получил направление к черту на кулички — на военно-железную дорогу в Китай. Когда тронулся эшелон и отец засеменил у подножки, крикнул злорадно Семен: «Через тридцать лет вернусь, батя!» Шутка-шуткой, только отца с матерью не увидал больше, померли. Долго мытарился Семен Фомич: то революцию пережидал (слухи из «Совдепии» доходили ужасные), то пытался разбогатеть. Скитался по Тибету, нищенствовал в португальской колонии Гоа. В конце двадцатых годов попал окольными путями в Германию. Долго батрачил на юнкера, а потом посчастливилось: овдовела Гертруда, соседка хозяина, и пригласила Фомича к себе работать.
Десятки лет за границей мало сказались на характере Фомича: основательность суждений, стойкость перед ударами судьбы, добродушие и терпимость к чужим слабостям — все выдавало в нем русского.
Почти год минул со времени последней встречи, и вот вновь они, Черняк и Малеев, столкнулись на старом, наполеоновских времен тракте, ведущем из Зеебурга в Алленштайн. Черняк возвращался в Кирхдорф из Словиков. Прогретый солнцем воздух звенел в ушах. На дороге возникла точка, постепенно увеличилась, и в приблизившемся велосипедисте Андрей узнал Малеева. Вид у него был нездоровый, с бритой головы градом катил пот. Малеев не удивился неожиданному свиданию, начал жаловаться на недомогания, затруднения по хозяйству, на болезнь жены. Когда, не меняя интонации, Фомич заговорил о встреченных им недавно выпускниках Зеебургской разведшколы, бывших подопечных Андрея, Черняк насторожился. Первый, Терентий Вольхин, попался Малееву случайно на зеебургском рынке, а вскоре наведался на хутор с приятелем по имени Эдвард. Вели себя хуже свиней: сожрали и выпили все подчистую, и вдобавок обрыгали дом. «Струхнул, — признался Фомич, — боялся, что пришли они убрать свидетеля их прошлого. Пронесло. Предложили даже несколько рулонов сукна. Я так понял: за молчание».
Изредка забегал на малеевский хутор другой выпускник, Блотин, гордость школы «морзистов», лично знакомый Черняку.
«Живет что ли поблизости?» — предположил Андрей.
«Если бы жил. По лесам рыскает. Насолил, знать, властям и теперь предвидит свою планиду — прячется. Покупки через меня проворачивает в городе — хлеб, сахар, соль. Денег не жалеет,
