Николай Никандров
Путь к женщине
Часть первая
I
Через весь зал протянуты два гигантских матерчатых плаката. На одном написано: 'Пролетарии всех стран, соединяйтесь!' На другом: 'Галоши снимать обязательно!'
Зал от края до края заставлен столиками. Ресторан не ресторан, пивная не пивная, с первого взгляда не поймешь что.
Вокруг каждого столика – за стакана ми чая, за бутылками пива, перед шашечными-шахматными досками, над раскрытыми журналами, газетами – сидят тесными группами люди самой разнообразной, самой неожиданной внешности.
Частная беседа этих групп время от времени переходит в общий крикливый спор, в котором принимает участие весь зал.
Вот все посетители зала вдруг обращают пышущие удовольствием лица в одну сторону, неистово аплодируют, стучат в пол ногами, стульями, бренчат стаканами, бутылками, кричат, кого-то вызывают.
– Браво! Браво!
– Шибалин, браво!
– Никита Шибалин!
– Вот так ши-ба-нул!
– Это по-нашему, по-большевистскому!
– Товарищ, скажите, вы не знаете, Шибалин коммунист?
– Нет. Он левее коммунистов. Коммунисты стоят на месте. А он вон куда хватанул.
– Да. Можно сказать, шарапнул по всему старому миру. По самой головке.
Наконец тот, кого так усиленно вызывают, поднимается из-за своего столика, показывается публике всей фигурой, немножко польщенно, немножко смущенно улыбается.
Рукоплескания крутой волной вдруг забирают в гору, в гору… Крики усиливаются…
Какой-то остроглазый юноша вскакивает со стула и, за чем-то показывая пальцем на Шибалина, радостно взвизгивает:
– Вот он!
И сейчас же садится, раскатываясь мелким, довольным желудочным хохотом.
В то же время в другом углу зала истерический, почти кликушеский вопль женщины:
– Шибалин, спасибо вам!
Шибалин, крепко сложенный мужчина, с пристальным, чуточку исподлобья, несуетливым взглядом, стоит среди битком набитого зала, кланяется аплодирующим в одну сторону, другую, третью, потом снова садится за свой столик, тонет в море других вертлявых, беспокойных голов.
Прежняя женщина, в черной бархатной тюбетейке, в длиннополом мужском пиджаке с горизонтальными плечами, Анна Новая, все время что-то записывающая в тетрадку, привстает, бледнеет, нервно кричит из своего дальнего угла:
– Пусть Шибалин выйдет на кафедру! А то многим ничего не слыхать!
– На кафедру! На кафедру! – с непонятным весельем подхватывает весь зал. – На кафедру! Ха-ха-ха!
Шибалин встает, упирается ладонями в столик, смотрит на всех, терпеливо ждет, когда смолкнут.
– Товарищи! Зачем? – в недоумении пожимает он плечами, когда зал утихает. – Зачем непременно на кафедру? Можно и отсюда! Ведь здесь не лекционный зал, а всего только наш клуб. И то, что я вам сейчас излагал, вовсе не доклад, а просто так, несколько личных моих мыслей по надоевшему всем половому вопросу.
– На ка-фед-ру!.. – тягучими голосами взывает зал, требовательно и дружно. – На ка-фед-ру!..
Шибалин зажимает уши, улыбается, машет залу рукой, что сдается, неторопливой своей поступью шагает между столиками, идет среди множества устремленных на него восторженных взглядов, направляется в самый конец зала, увесисто взбирается там по трем ступенькам на кафедру, берется сильными рука ми за ее крышку, точно пробует прочность.
– Если так, – обращается он ко всем уже оттуда и зоркими своими глазами посматривает с высоты трех ступеней вниз, – если так, тогда давайте выберем председателя что ли…
– Данилова! – еще не дав ему договорить, выпаливает в воздух прежний торопливый, азартный. И все собрание мужественным воем басит:
– Да-ни-ло-ва!.. Да-ни-ло-ва!..
Пожилой человек с морщинистым лицом, с нагорбленной спиной, с выпирающими под пиджаком лопатками, с длинными пепельно-рыжими кудрями и с седоватой бородой, в больших черных очках, точно совершенно незрячий, покорно поднимается со своего места, забирает в одну руку стакан с недопитым чаем, в другую огрызок голландского сыра на ломтике хлеба, удаляется к кафедре, устраивается возле нее за от дельным столиком, перебрасывается несколькими деловыми фразами с Шибалиным, расправляет кудри, бороду, напускает на себя председательский вид, звонит чайной ложечкой по стакану, предварительно перелив чай в блюдечко, и обращается к залу:
– Товарищи! Но вот вопрос, пройдет ли у нас сегодня серьезное собрание? Ведь вы знаете, что бывают дни, когда на нас находит такое шалое настроение, род эпидемии…
– Пройдет! Пройдет! – заглушают его веселые выкрики с мест.
– Что вы, на самом-то деле?.. Что, мы не можем что ли?..
– Ну смотрите же!'– еще раз предупреждает Данилов, потом предлагает: – Тогда, товарищи, вот что: одного председателя на такое собрание мало! Вопрос, поднятый вами, жгучий, трактовка Шибалина ультрарадикальная, дерзкая, страсти у всех разгораются… И я предлагаю доизбрать в президиум еще двух человек, лучше всего из нашей молодежи!
– Огонькова и Веточкина! – несутся со всех концов зала к .кафедре голоса. – Веточкина и Огонькова!
Данилов знаком руки приглашает к себе двух молодых людей, фамилии которых называет собрание.
Огоньков и Веточкин, юноши-однолетки, с улыбками громад ного удовольствия на круглых зардевшихся румяных лицах, рассаживаются за стол рядом с Даниловым, один справа от него, другой слева, весело перемигиваются с приятелями, сидящими в публике.
Данилов звонит ложечкой по стакану:
– Прошу внимания!.. Товарищи, согласно вашему желанию дальнейшую беседу ведем организованным путем!.. Прошу соблюдать порядок!.. Слово берет для заключительной части своего доклада беллетрист Никита Шибалин!..
По залу проносится довольный шепот. Все тянутся лица ми вперед, смотрят на кафедру.
Видно, как один запоздавший человек, с длинной цыплячьей шеей, согнувшись в колесо, со стаканом чая в руках, валко ковыляет на кривых ногах, согнутых в коленях, пробирается от двери с надписью 'Буфет' к своему столику…
