Мьстислав, Ярослав, Всеволод»), что, похоже, опровергается новеллой о «сватовстве Владимира» к Рогнеде, и от «чехыни другия» («Святослав и Мьстислав»), причем для того, чтобы освободиться от «Святослава», автор «Повести об убиении Бориса и Глеба» сделал его жертвой Святополка («Святополкъ же оканьный злой уби Святослава, пославь кь горе Угорьской, бежащу ему вь угры» [Ип., 126]). Что же касается остальных «сыновей Владимира», то в настоящее время историки не располагают ни одним сколько-нибудь весомым доказательством их существования. Поэтому, приступая к анализу событий, представленных ПВЛ по смерти Владимира, исследователь обязан исходить из свидетельства Титмара, согласно которому «[Владимир], имея трех сыновей, дал в жены одному из них дочь <…> герцога Болеслава, вместе с которой поляками был послан Рейберн, епископ колобжегский. <…> Упомянутый король [Владимир], узнав, что его сын по научению Болеслава намерен тайно против него выступить, схватил того [епископа] вместе с этим [своим сыном] и [его] женой и заключил каждого в отдельную темницу. <…> После этого названный король умер в преклонных летах, оставив всё свое наследство двум сыновьям, тогда как третий до тех пор находился в темнице; впоследствии, сам ускользнув, но оставив там жену, он бежал к тестю»[530].
По всей видимости, сложные отношения между Святопол-ком и Владимиром, о которых говорит Титмар, нашли свое отражение в странной, на первый взгляд, фразе рассказа 6488/980 г. о Святополке, что «отець его не любяше», тогда как версию о во-княжении Святополка в Киеве по смерти Владимира опровергает и перечень киевских князей ст. 6360/852 г., расценивая его пребывание на киевском «столе» в 1018–1019 гг. после победы над Ярославом на Буге, по-видимому, лишь в качестве временной оккупации поляками Киева.
Таким образом, все сведения о Святополке и его действиях по смерти Владимира можно посчитать полностью вымышленными автором «Сказания о Борисе и Глебе»[531], но я к ним вернусь позднее, в связи с анализом легенды о князьях-мучениках. Это дает возможность сейчас обратиться собственно к «герою повествования», Ярославу, против которого накануне своей смерти собирался выступить его отец, Владимир Святославич.
Однако можем ли мы с уверенностью считать Ярослава сыном Владимира? Этот вопрос, при всей кажущейся абсурдности, имеет определенное право на существование. Напомню, что расчет возраста Ярослава (умер в 1054 г., княжил 40 лет, всего прожив 76 лет) показывает, что он должен был родиться в 6486/978 г. Реальность таких расчетов, как и отмеченная в новелле 6524/1016 г. присущая ему от рождения хромота («и нача воевода Святополчь, яздя вьзле берегъ, оукаряти Новгородом, глаголя: что приидосте с хромьцемъ симь» [Ип., 129] были подтверждены еще в 1939 г. всесторонним обследованием парного погребения (с остатками младенца) в беломраморном саркофаге, сохранившемся в Софии Киевской[532]. Последнее означает, что Ярослав был старшим сыном Владимира, хотя всё говорит за то, что действительно старшим был Святополк, тогда как весь эпизод с Рогнедой принадлежит легенде. На это указывают, во-первых, заимствование данного сюжета из цикла рассказов о Владимире и Добрыне, во-вторых, указание, что сам Владимир в то время «детьску сущу еще», в третьих, отмеченная легендой наследственная вражда между потомством Рогволода и Ярослава («и оттоле мечь взимають Роговоложи внуци противу Ярославлим внуком» [Л., 301]), в четвертых, тот факт, что, несмотря на временные победы киевских князей над полоцкими, их пленение, ссылку в Византию и заточение в Киеве, вплоть до 1128 г. они не подчинялись киевским князьям и были неизменными противниками Новгорода на Волхове[533].
В такой ситуации особенно примечательны становятся «Роговоложи внуци», поскольку в средневековье родство по женской линии учитывалось, но не отсчитывалось, т. е. «линия», как таковая, прерывалась, становилась побочной. Поэтому упоминание здесь Рогволода позволяет предположить, что изначально в легенде он был не отцом, а мужем Рогнеды и отцом ее детей, наследовавших Полоцкое княжение. Что же касается приписки под 6508/1000 г. в ПВЛ «въ се же лето преставися и Рогънедь, мати Ярославля» [Ип., 114], то она является безусловно поздней и вряд ли достоверной, будучи приурочена к общей картине событий, поскольку в указанном году сам Ярослав мало кого интересовал (естественнее было бы здесь упоминание об Изяславе), а формуляр «въ се же лето» не имеет аналогов в этой части ПВЛ, появляясь только в заметках конца XI в., как я покажу в соответствующем месте.
Определенное сомнение в родстве Ярослава с Владимиром, а затем и в зависимости Новгорода от Киева, вызывают также монеты Ярослава, ничего общего не имеющие с типами монетных выпусков, осуществленных Владимиром, Святополком и неким «Петросом» (вар. «Петор»), в котором В. Л. Янин предложил видеть того же Святополка[534], забывая, что крестильное имя, известное в семейном кругу и духовнику, обычно не использовалось в официальных документах, тем более, в отрыве от основного, мирского имени. Однако все эти сомнения, хотя и складываются в систему, не имеют надежного фактического обоснования, поскольку происхождение Ярослава от Владимира надежно фиксируется в «Слове о законе и благодати» митрополита Ила-риона, и о нем, как о сыне Владимира, уверенно пишет Титмар. И хотя возможность поздней интерполяции в «Похвале Владимиру», как я показал в этюде об Игоре, существует, поскольку эпитет этого князя «старый» опирается только на ошибочную хронометрию ПВЛ, Ярослава можно уверенно считать наследником киевского престола, а не его узурпатором, хотя последнее больше отвечает характеру имеющихся о нем известий.
С такими же трудностями и противоречиями сталкивается исследователь, приступающий к рассмотрению событий, связанных со смертью Владимира и последующей борьбой Ярослава за Киев в изложении ПВЛ, в которой перипетиям борьбы Ярослава со Святополком посвящено четыре новеллы — 6523/1015 г., где рассказывается о его приготовлениях в Новгороде, 6524/1016 г., повествующей о битве при Любече, 6526/1018 г., рассказывающей о поражении Ярослава на Буге от Болеслава, и 6527/1019 г., в которой Ярослав окончательно разбивает Святополка и изгоняет его из Русской земли. За исключением последней новеллы, принадлежащей изначально «Сказанию о Борисе и Глебе», первые три являют собой части единого текста, причем упоминание в них Новгорода (в качестве исходного пункта действия) и «варягов» дает возможность признать новгородское происхождение его возможного архетипа, время сложения которого не старше первой половины XII в.
Немотивированность ситуации, в которой авторы ПВЛ выводят на сцену Ярослава Владимировича, начиная с отказа платить «новгородский урок» и кончая причиной его похода на Киев как мести за убитых братьев Святополку, бросается в глаза. По счастью, в настоящее время можно с уверенностью считать повесть «Убиение святых новоявленнихъ мученикъ Бориса и Глеба» от слов «и созва кыяны и нача имение имь даяти» до «Свя-тополкъ же оканьны нача княжити в Кыеве» [Ип., 118–127] вставкой первой половины XII в., разорвавшей первоначальный, уже разделенный на статьи 6522–6523 гг. текст, в котором поход Ярослава на Святополка объяснялся не местью за братьев, а смертью Владимира и вокняжением Святополка в Киеве. Пожалуй, это одна из немногих интерполяций, позволяющая говорить о наличии двух хронологических пластов ПВЛ — первого, более раннего, который синхронен «Сказанию о Борисе и Глебе» и, вероятнее всего, принадлежит тому же автору, поскольку в повествование уже введен Святополк, занявший киевский престол после смерти Владимира, и последующего, когда при переписке эта же ст. 6523 г. была разорвана вставкой сокращенного варианта «Сказания…», дополненного стихирами новоявленным мученикам. И тот, и другой пласты относятся безусловно к первой половине XII в., когда уже было написано «Сказание…», а в повествование были введены «варяги». В этом плане особенный интерес представляет первая новелла о Ярославе, начало которой читается под 6522/1014 и 6523/1015 гг., сохранившая, как мне представляется, признаки своего протографа, позднее переработанного в соответствии со «Сказанием…».
Основной сюжет этой новеллы — конфликт сначала новгородцев с «варягами», собранными Ярославом, которых избили горожане, а затем Ярослава с новгородцами, «лучших мужей» которых он избил, обманом заманив в свою загородную резиденцию в Ракоме, после чего в ту же ночь получил известие от сестры Передславы из Киева о смерти Владимира и необходимости «блюстись» Святополка. Избиение «варягов» «на дворе поромони» [Л., 140; НПЛ, 174], было понято всеми без исключения редакторами и переписчиками ПВЛ в качестве указания на то, что действие происходило на дворе некого «новгородца Поромона», однако в действительности здесь использована калька греческого прилагательного
