известий о Владимире от соответствующего повествования о Ярославе. Такая зависимость проявляется в новелле 6526/1018 г. также и на сюжетном уровне, поскольку в Новгороде бежавшего Ярослава встречает «посадникъ Констянтинъ, сын Добрыни», который, узнав о намерении Ярослава «бежать за море», вместе с другими новгородцами «расекоша лодья Ярославле, рекуще: можемъся еще битись по тобе с Болеславомъ и сь Святополкомъ;и начата скотъ брати отъ мужа по четыре куны, а от старосте по 10 гривенъ, а отъ бояръ по осмидесят гривен; приведоша варягы, и вдаша имъ скотъ».
В отличие от «уя» Владимира, Добрыни, которого не знают списки новгородских посадников, составленные в первой четверти XV в.[543], (смерть первого посадника с именем «Добрыня» отмечена НПЛ в 1117 г. [НПЛ, 20]), «Константин» в них указан следующим за «Гостомыслом» и перед «Остромиром» [НПЛ, 164], что заставляет подозревать в нем такую же легендарную для Новгорода на Волхове личность, как и его предшественник. Об этом отчасти свидетельствует и Комиссионный список НПЛ, содержащий в своем составе перечень новгородских князей («А се в Новегороде: пръвыи князь по крещении Вышеславъ, сынъ Володимирь; и по нем брат его Ярослав, и володеше землею; и идя къ Кыеву, и посади в Новегороде Костянтина Добрыница. И родися у Ярослава сынъ Илья, и посади в Новегороде, и умре. И потомъ разгневася Ярославъ на Коснятина и заточи и, а сына своего Володимира посади в Новегороде» [НПЛ, 161]. Эти сведения XV в. А. А. Шахматов полагал вполне историческими, что дало основание сначала ему самому[544], а затем и его последователям [545] разработать вполне фантастическую историю
Мне представляется, что об этой «генеалогии» можно говорить только в плане формирования литературного сюжета, не более, поскольку всё указывает на сложение «владимиро-добрынинского» и «ярославо-константиновского» циклов историко-литературных повествований, получивших свое отражение в ПВЛ, откуда их герои проникли на страницы других летописных сводов уже в качестве исторических персонажей, не ранее первой половины XII в., причем не в Киеве, а в Новгороде на Волхове. В связи с этим самого пристального внимания заслуживает происхождение Владимира от дочери «Малко любчанина», в котором В. Н. Татищев с известным основанием видел не «князя Мала», помещенного Ольгой в Любеч на Днепре, как то, вслед за Д. И. Прозоровским считал А. А. Шахматов[546], а именитого купца из города Любека [547]. Последнее тем более интересно, что смерть первого «посадника Добрыны», открывающего перечень реальных новгородских посадников, в Синодальном списке НПЛ показана 9.12.6625/1117 г., а первого «посадника Кьснятина (Мосеовиця)» — в 6627/1119 г. (в отношении «Остромира», как показал В. Л. Янин, существуют противоречия датирующих документов[548]), позволяя думать, что в рассказе о Ярославе отразилась именно эта последовательность, имевшая место в Новгороде на Волхове при Мстиславе Владимировиче.
Однако вернемся к исходному тексту. Столь красочная и, с литературной точки зрения, убедительная картина — испуганный князь, готовый бежать из города, решительные действия посадника («расекоша ладья») и заявление от лица всего Новгорода («можемься еще битись по тобе») — плохо согласуется с реальной историко-географической обстановкой, даже если речь идет о бегстве Ярослава не с Буга, а из Киева, где он оставил свою «мачеху, жену и девять сестер», как о том писал Титмар[549]. О каких «лодьях Ярослава» в Новгороде на Волхове могла идти речь, если «за море» можно было отправиться только из Ладоги? Или использованный для новеллы текст, общий с тем, в котором находились «парамоны», рассказывал о каком-то другом Новгороде, от берега которого можно просто оттолкнуть ладью, чтобы отправиться «за море»? Ответа на эти вопросы нет. Но прежде чем последовать за Ярославом в повествовании ПВЛ, следует вернуться в Киев, занятый войсками Болеслава I и Святополком.
По словам Титмара, «хотя жители и защищали его [т. е. Киев. —
Перечень живых трофеев Болеслава раз и навсегда разрешает вопрос об отношении Ярослава к Владимиру, поскольку в пользу его «законного сыновства» свидетельствуют «сестры», являющиеся дочерями Владимира, и, в особенности, «мачеха». То обстоятельство, что в своем бегстве из осажденного Киева Ярослав мог оставить за его стенами не только всех их, но и свою жену, нисколько не удивительно, как потому, что он мог положиться на неписанный рыцарский кодекс того времени, так и в расчете на то, что город продержится до его прихода с войском. Интереснее другое: отсутствие в Киеве жены Святополка, дочери Болеслава, в обмен на которую Болеслав, как сообщал Титмар, готов был вернуть всех членов семьи Ярослава[553]. Поскольку в Киеве ее не было, это означает, что и Святополк был заключен Владимиром в каком-то другом месте, что окончательно дискредитирует версию о его присутствии в Киеве в момент смерти Владимира и его последующем «вокняжении», несмотря на всю убедительность картины, созданной автором повествования («Святополкъ же седе в Киеве по отци своемь, и созвакыяны, и начаимение имьдаяти, а они приимаху, и не бе серце ихъ с нимь» [Ип., 118]; «Святополкъ же оканьны нача княжити в Кыеве, и созвавъ люди, и нача даяти овемь корьзна, а другимъ кунами, и раздая множьство» [Ип., 127]). Однако такая картина представится весьма достоверной, если в изначальном тексте она была связана с его вокняжением в августе 1018 г., когда Святополк впервые смог взойти на киевский престол при поддержке Болеслава I.
В отличие от предположений ряда историков, оккупация Киева поляками продолжалась не один месяц. Точное время называет Галл Аноним: «Болеслав в течение десяти месяцев владел богатейшим городом и могущественным королевством русских и непрерывно пересылал оттуда деньги в Польшу; а на одиннадцатый месяц, так как он владел очень большим королевством, а сына своего Мешко еще не считал годным для управления им, поставил там [в Киеве] на свое место одного русского, породнившегося с ним, а сам с оставшимися сокровищами стал собираться в Польшу»[554]. В новелле ПВЛ виновником ухода Болеслава представлен «безумный Святополк», который дал приказ избивать «ляхов» по городам, в результате чего Болеслав «бежа ис Кыева, воизма имение и бояры Ярославле и сестре его, и Настаса пристави десятиньного къ имению, бе бо ему вьверилъ лестью» [Ип.,131]. Вряд ли так могло быть. Комментируя этот странный приказ Святополка, который вошел в Киев «на польских пиках», А. А. Шахматов предположил здесь отражение ситуации 1069 г., связанной уже с Болеславом II, сделанное
Подтверждением такой датировки данного рассказа (т. е. после 1069 г.) может стать упоминание о судьбе «Настаса десятиньнаго», являющееся логическим завершением истории «Анастаса Корсунянина», который периодически возникает на страницах ПВЛ, начиная с описания осады Корсуня и кончая построением церкви Богородицы Десятинной в Киеве, что с несомненностью указывает на руку уже известного читателю «киевлянина-краеведа». Таким образом, и в этом случае литературная версия событий (ограбление Киева, увод людей) находит подтверждение у двух независимых от ПВЛ хронистов. Вместе с тем, Галл Аноним позволяет установить примерное время ухода Болеслава: если тот вступил в Киев 14.8.1018 г., то указание «на одиннадцатый месяц» может означать только вторую половину июня 1019 г., после чего, по словам летописца, «Святополкъ же нача княжити в Кыеве, и поиде Ярославъ на
