– Любимая, – шептал он в смертельной тоске. – Любимая…
Слезы застилали глаза. Стало трудно дышать, он прижался лицом к холодному мраморному пьедесталу. Галатея стояла над ним прекрасная, холодная, недоступная.
Его сотрясало отчаяние. Он вскинул голову, жадно всматривался в сказочно совершенное лицо, отказываясь верить, что эту красоту создал именно он, именно он сумел взлет души и тоску по недосягаемому воплотить в этот камень!
И вдруг ощутил, что ее лодыжка в его ладони чуть шевельнулась. Дрогнули пальцы правой ноги, пробежала почти незаметная волна жизни по левой. Мрамор стал мягче, теплее…
Он смотрел сумасшедшими глазами, как статуя оживает, как, сохраняя мраморную белизну, шевельнулись руки, мучительно медленно пошли вниз, опустились к бедрам. Девушка начала поворачивать голову, ее ресницы дрогнули. Ее взгляд пробежал по мастерской, задержался на миг на неотесанных глыбах мрамора, заскользил дальше, пока не остановился на нем – скульпторе.
Ее губы медленно наливались алым. Наконец она раздвинула их, и Пигмалион услышал голос:
– Где я?
Он молчал, потрясенный. Слаще и удивительнее не слыхал голоса, уже это могло бы отобрать у него дар речи.
Она легко спрыгнула с пьедестала. Он напрягся в невольном ожидании тяжелого удара глыбы мрамора о пол, но ее шаги оказались мягкими, неслышными. Она двигалась легко и грациозно.
– Где я? – повторила она. – Ответь, создавший меня!
Пигмалион прокашлялся, прочищая горло, сказал хриплым голосом, который самому показался грубым, как неотесанный камень:
– Ты у меня в мастерской… Я скульптор Пигмалион, а тебя я назвал Галатеей. Боги тебе, моему лучшему творению, даровали жизнь.
Она легко и светло улыбнулась, сказала замедленно, как бы с удивлением прислушиваясь к своим словам:
– Слава тебе, творец! Ты творец?
– Я только скульптор, – сказал он растерянно.
– Ты – творец, – возразила она серьезно.
– Галатея, – сказал он, делая к ней шаг, – ты поспоришь красотой с богинями. Даже не знаю, как мне это удалось! Я очень люблю тебя.
– И я люблю тебя, – ответила она.
Он протянул к ней руки, она шагнула навстречу, прижалась к нему, такая нежная, что у него помутилось в голове, а сердце едва не выпрыгнуло. Счастье разрывало ему грудь, и странным было чувство, когда он чуть не разгневался на нее за то, что она подставила губы для поцелуя ему, такому несовершенному, грубому, неуклюжему!
С этого дня Пигмалион зажил как в сладком тумане. Так, судя по хвалебным гимнам, ощущают себя только боги на Олимпе.
По ночам, когда она засыпала, он подолгу смотрел ей в лицо, всякий раз изумляясь, что ему выпало такое счастье, что может смотреть на нее, дышать одним воздухом с ней, слышать ее мерное дыхание…
Галатея оказалась и хорошей помощницей. Готовила по его вкусу, а немного погодя ознакомилась с работой скульптора и ранним утром, когда Пигмалион еще крепко спал, ходила далеко к реке за глиной.
Инструменты Пигмалиона теперь всегда были в полном порядке, очищены от глины, вымыты. Впервые за много лет одежда его оказалась заштопана, а вскоре Галатея сшила ему красивые одеяния, на которые с завистью посматривали городские щеголи.
Когда о ней пошла молва, к нему под разными предлогами стали заглядывать приятели, заходили даже отцы города. К их любезностям и ухаживаниям Галатея отнеслась холодно, восторги пропускала мимо ушей, а когда Пигмалиону частые посещения начали мешать работать, она сумела всех вежливо отвадить.
Пигмалион теперь работал в мастерской исступленно, словно стремился наверстать потерянное время медового месяца. Если работа над новыми скульптурами не клеилась, уходил, подолгу бродил по ту сторону городских стен, лазил по крутым скалам и забирался в густые рощи, спускался в овраги, домой возвращался поздно.
Однажды она очень долго ждала его, тщательно приготовила все на утро, разогрела и поставила на стол любимые кушанья скульптора, ее создателя. Однако его все не было, и она снова и снова убирала мастерскую, которая и так сияла непривычной чистотой, заботливо перепроверила инструменты.
Когда зажглись первые звезды, она набросила покрывало на голову – иначе мужчины пойдут толпой следом, шушукаясь, как женщины, и обсуждая ее красоту, – закрыла двери мастерской и бесшумно выскользнула на улицу.
С городской стены видно далеко, и Галатея обошла по ней вокруг всего города, но Пигмалиона так нигде и не увидела. Усталые ноги послушно спустили ее вниз на площадь, где она прошла мимо опустевшей на ночь школы математиков, аллеи логиков и бассейна философов. Оставалась харчевня, что на краю площади, оттуда дорога ведет в порт, там часто пируют пьяные моряки и бродячие солдаты, харчевня пользуется дурной славой, и философы постоянно требуют от властей, чтобы ее закрыли.
Галатея осторожно заглянула в приоткрытую дверь. В лицо пахнуло запахами жареного мяса, кислого вина, острых специй. В грязном темном зале с низким потолком сидели за длинными, грубо сколоченными столами люди.
Трое обросших грязью и небритых солдат шумно веселились за отдельным столом, орали, хвастались, обнимались, требовали еще вина. Возле двери за двумя сдвинутыми столами расположились пятеро крестьян, а ближе к жарко пылающему очагу ерзала на лавке спиной ко входу раскрасневшаяся женщина.
