– Это верно, создатель… Сумевший создать более чистое и светлое, чем я сам. Я слаб духом, грязен, похотлив, труслив и драчлив. И все-таки создал тебя… Странное я существо.
Она ощутила тревогу, хотя он говорил тихо и бесцветным голосом. Ее руки уже привычным движением положили его голову себе на колени, провели ладонями по лбу Пигмалиона.
– Ты мне не ответил, – сказала она.
Он повернул к ней лицо, и она поразилась отчаянию в его глазах.
– Любимая, – прошептал он, – чистая моя, нежная, зачем ты пришла в этот мир? Ведь сделал тебя не я. Тебя создала моя исстрадавшаяся по красоте и чистоте душа, измучившаяся в этом мире грязи, обмана, скотства, грубости. Но я – это не только душа, я – больше… но это большее не все столь чисто и свято…
Он попытался встать, но она прижала ему голову.
– Я еще не могу жить одной душой, – сказал он яростно. – Сволочь я, но не могу, не получается! И ни у кого в нашем городе не получится. Да, наверное, и на всем белом свете. Грязь во мне – тоже я. У души есть свой голос, но он есть не только у нее.
Он все же поднялся и теперь ходил по мастерской; его шатало, он хватался за подставки с комьями глины, та рушилась на пол, а он не замечал, его водила чужая сила; и Галатея поняла, что отчаяние дергает им как куклой, отчаяние смотрит из его глаз.
– Я сорвался в обычность, – сказал он горько. – Да, в обычность… Ты создана моим вдохновением, что выше меня! Это есть у нас, людей, есть…
– Но если ты знаешь, – сказала она, – знаешь, как жить правильно и красиво…
Она поднялась с ложа, прошла к трону и села там, зябко укуталась. Он в трех шагах от нее жадно пил из посудины, в которой размачивал глину. Когда оторвался и поставил сосуд на место, то по подбородку и рубашке сбегала струйка грязной желтой воды.
– Знаю, – сказал он, и в тишине скрипнули зубы. – Наступить слабостям на горло! Жить, как надо, как положено, а не так, как хочется. Но… не радует меня такая жизнь, не радует! А почему, сам не знаю…
Она в тревоге следила за ним, а он метался по мастерской все быстрее. Его движения стали лихорадочными, все валилось из рук, пальцы дрожали.
– Но если отсечь в себе худшее?
– Нет! Мы, эллины, никогда себя не принуждаем. Смирять себя, обуздывать, ограничивать? Сделаться твоим рабом? О нет! Нет!
Он уже кружил, как в припадке, и вдруг рухнул, упал лицом на ее босые ступни, прижался губами к розовым пальцам с розовыми ноготками.
Галатея дотянулась до губки, смочила в уксусе. Его лоб был горяч и влажен, она бережно вытерла его лицо.
– Что с тобой?
– Ты солнце… Солнце, до которого не дотянуться. Я мог создать, но не могу владеть! Как мне жить, чтобы дорасти до собой же созданного?.. Ты родилась из моей лютой тоски… Родилась потому, что я живу в грязи, понимаю это, грежу о чистоте и святости! И чем глубже меня засасывает, тем отчаянней цепляюсь за мечту… Ты создана такой прекрасной лишь потому, что жизнь моя черная!
– Создатель, опомнись! Что ты говоришь! Я рядом с тобою…
– Я, слабоумный идиот, что я говорю? Я тебя никогда не отдам, спасу в любой беде, не пожалею за тебя жизни…
– Бедный мой, – прошептала она. – Да, ты не бог.
– Не бог!
– Ты выше, чем бог. Ты – человек…
Голос его, хриплый и исступленный, упал до шепота. Он все прижимался губами к этим нежным, таким дающим силу пальчикам.
И вдруг ее пальцы начали твердеть.
Сизиф
Я катил его, упираясь плечом, руками, подталкивая спиной, содранная кожа повисла как лохмотья, руки в ссадинах, едкий пот выедает глаза. И вдруг я услышал голос:
– Сизиф!
Наискось по склону поднималась молодая женщина. Кувшин на голове, красивая рука изогнута как лук, в другой руке маленькая корзинка. Женщина улыбалась мне губами, а еще зовущее – глазами, ее смуглое тело просвечивало сквозь легкую тунику.
Я остановился, упершись плечом в камень. От моей пурпурной царской мантии остались лохмотья, ноги дрожали от усталости. Сам я дик и грязен, как последний оборванец.
Женщина подошла ближе, наши взгляды встретились. У меня стало сухо во рту, а сердце заколотилось чаще.
– Сизиф, – сказала она певуче, – нельзя же все время тащить и тащить этот ужасный камень! Что за блажь?.. Царям многое позволено, но ты уж слишком… Ушел, а у нас совсем не осталось красивых и сильных мужчин. Ну таких, как ты. В тебе есть нечто, кроме мускулов, сам знаешь…
– Знаю, – ответил я внезапно охрипшим голосом, – но мне так боги велели.
Я затолкал ногой под камень обломок дерева, осторожно отстранился. В груди кольнуло, когда пошевелил занемевшими плечами.
