Романовский смерил провокатора холодноватым взором, ледяной нужно еще заслужить, а для таких вот в самый раз холодноватый, даже безразлично прохладный, но ответа ждал и Волуев, так что Романовский заговорил с барской ленцой:
– По моему разумению, что есть единственно верное на свете, патриотизм сродни коньяку. Хороший коньяк в правильной дозировке способствует хорошему пищеварению, приятному запаху и высокому уровню жизни и понимания искусства. Мужчина, никогда не пьющий коньяк, вызывает жалость. Мужчина, выпивающий два литра коньяка в день, несостоятелен, неизящен, мелок и противен, и проявления его сущности отвратительны и глупы.
Волуев ядовито улыбнулся и очень выразительно посмотрел на красный нос Вертинского. И хотя мы все знаем, что у Вертинского всего лишь аллергия, но все равно изощряемся, походя, в шуточках.
– Патриотизм, – продолжил Романовский тем же нравоучительным тоном, – в правильной дозировке способствует здоровью общества, достойному уровню гражданской гигиены, достаточно высокому уровню жизни и понимания искусства. Патриотизм есть расширенный и видоизмененный под воздействием окружающей среды инстинкт собственника, сознание, что то, что вокруг, принадлежит отчасти и мне тоже.
– Ого! – сказал Вертинский.
– Человек, – закончил Романовский, – ни разу не испытавший патриотических чувств, вызывает жалость. Мужчина, брызжущий слюной и ненавидящий всех, кто не принадлежит к его компании, просто потому, что такое поведение одобряется власть имущими, которым думающие люди не нужны в принципе, несостоятелен, неизящен, мелок и противен, и проявления его сущности отвратительны и глупы. Вам достаточно такое определение патриотизма… или определение моего к нему отношения, или же добавить?
– Догнать и еще добавить, – сказал Волуев кровожадно.
Вертинский отшатнулся, замахал руками:
– Нет-нет, упаси Господи!.. Теперь я понимаю, вы и нашим, и вашим. Политик, значит. Демократ даже в чем-то главном. Правда, демократ должон пить водку. Русскую, паленую, безакцизносборную. И обязательно – много, чтобы походить на русского интеллигента, что желает сблизиться с народом, понять его чаяния и запросы.
Романовский поморщился:
– Придется повторить уж не в первый раз мою фразу про весь этот бардак, о народах, патриотизме и прочих прелестях. Величие, честь и слава народов созданы индивидуумами, чаще всего вопреки воле этих народов или же при полном пренебрежении и равнодушии со стороны этих народов. Народы, ежели в массе, беспринципны, трусливы, продажны, мелочны и абсолютно безответственны. А также чванливы, хвастливы, наглы и жестоки.
Седых мерно наклонял голову. Романовский скосил глаз, подождал, но Вертинский не спорил, но вроде бы и не слушал, Романовский рассерженно повысил голос:
– Преступления каждого отдельно взятого народа настолько многочисленны и чудовищны, что о достоинствах говорить просто стыдно.
Вертинский ехидно ввернул:
– А как же юсовский менталитет? Вы вроде бы поколесили по Юсе, от нее в восторге…
Романовский сказал обидчиво:
– Не вешайте мне, пожалуйста, на нос проамериканский менталитет. В массе американцы не менее обидчивы и хамоваты, чем русские, им просто со сдерживающим началом повезло. В том смысле, что христианство эту страну не покидало рывком, и подозреваю, что так легко, как русские, они бы его не отдали. Ежели зараз и с ходу. Впрочем, это тоже домыслы досужие – может, и отдали бы. Словом, для меня ваш имортизм – не что-то упавшее с Марса. Я, можно сказать, стихийный имортист, что значит, вот такой я замечательный, сам все придумал, живу по законам имортизма, только не оформил это в такие вот ваши чеканные, как в бронзе слова. Или вычеканенные?
Ближе к концу дня на прием явился Казидуб. Мы договорились о встрече еще вчера, сейчас я как раз утрясал цифры бюджета с Медведевым, кроме нас, в дальнем кресле расположился Вертинский и просматривал на экране ультратонкого ноутбука последние новости с мировых бирж. Медведев взглянул на часы, охнул, потом поднял взгляд на меня, в глазах вопрос, я усадил обратно, Александра заглянула по моему вызову, я сказал торопливо:
– Займи нашего Кутузова минут пять еще, хорошо? Ты подобрала себе в штат девушек, которые могли бы его развлечь чем-нибудь?
Она игриво, чисто по-женски, улыбнулась:
– Я подобрала в штат деловых мужчин. А Казидуба, такого представительного мужчину…
– Ну-ну?
– Я и сама могу занять с удовольствием!
И ушла, лукаво стрельнув в меня огненными глазами и нарочито покачивая крутыми бедрами. Медведев даже не проводил взглядом, что надо бы из вежливости, нельзя не замечать красивую женщину, глаза его с самым несчастным видом сканировали текст, где я красным карандашом делал поправки.
– Вы уверены, господин президент… что это пройдет?
– Не на все сто, – ответил я бодро, – но… уверен.
– Но все в кабинете думают, что это нереально…
– Коли все думают одинаково, – утешил я, – значит, никто особенно и не думает. Учитывайте изменения в нашем обществе! Сейчас многое воспринимается по-другому.
Он сказал уныло:
– После того, что правительство сделало с народом, оно обязано на нем жениться.
