Ни хрена себе, мелькнуло в голове потрясенное. Давление уже начало крушить плотины! Наверное, я все-таки дурак, не могу так это с легкостью решать сложные проблемы, мне нужно все напряжение сил, да и то барахтаюсь, как лягушка в топком болоте…
Имортизм, как и любая вера вообще, вовсе не утешение для слабых, мол, в будущем им воздастся то, чего недополучили сейчас. Имортизм – твердая позиция интеллектуалов, ученых, мыслителей, творческих людей. Да, сейчас, когда первая волна восторга схлынула и стало понятно, что с дерева имортизма сами по себе не падают ни изобилие, ни бессмертие, наблюдается разочарование и некий возврат к позиции: гуляй, Вася, один раз живем, а после нас хоть потоп!
Нет, мы собираемся жить и дальше, не только в потомстве, но и сами, потому закрываем фабрики по производству особо пахнущих шанелью прокладок и финансируем институты, работающие над оздоровлением, долголетием, продлением жизни, бессмертием. Да, мы в меньшинстве, как и всякие пастухи, а стадо по-прежнему превосходит нас численностью. Ну и пусть превосходит, впервые пришел строй, когда решает не большинство баранов. И мы будем держаться, как бы ни напирали эти бараны, этот плебс. Будем держаться даже тогда, когда сами же наши соратники, как я уже сказал Мазарину, на трудном пути из Египта восхотят остановиться, оттянуться, побалдеть, а на место истинного Бога поставить золотой фаллос…
Тяжелые, как горы, мысли толклись в черепе, сшибались с пушечным грохотом, я вздрагивал, как в лихорадке, неотрывно следил за экранами. Баррикады выстроили еще в трех местах, но дальше наступило странное затишье, словно мятежники еще не решали: идти ли на захват телецентра или же двинуться прямо в Кремль, чтобы смести этих высоколобых ублюдков, что убрали из телепередач всю порнуху, все секс-шоу и такие прикольные соревнования по плевкам и забрасыванию друг друга дерьмом.
Ввиду срочности делегаты Генерального Совета имортизма съехались в Москву уже через три дня. Для заседаний отвели самый красивый и парадный зал Кремля: Екатерининский, где происходят массовые награждения или крупные чествования.
Я первые пару часов с утра разбирал проблемы с переводом на новые режимы работы нефтяной отрасли, утверждал разработку залежей никеля и олова в Приморье, там вокруг комбинатов надо строить целые города, чтобы остановить отток местного населения, Волуев наконец появился в дверях, постучал ногтем указательного пальца по циферблату наручных часов.
– Иду, – сказал я. – Иду! Уже собрались?
– Да, господин президент.
– Пойдем. Мне стульчик оставили?
– Вы в президиуме, господин президент!
– Сейчас я не президент, – ответил я. – Это мои соратники.
– Все равно президент, – подчеркнул он. – А кто создал имортизм?
Зал блистал, залитый огнем сотен и тысяч электрических ламп, свет дробится в хрустальных люстрах, играет на золотой окантовке множества кресел, две трети мест занято, все присутствующие как будто получили дополнительный заряд бодрости, глаза блестят, лица светятся счастьем. Хоть и знают, что назревают большие неприятности, но при демонстрации такого могущества как-то не верится, что нас можно сокрушить или хотя бы потеснить…
Я торопливо оглядел зал, прежде чем переступить порог, сердце сжимается в предчувствии неприятностей. Генеральный Совет в полном составе. Есть еще и Высший Совет движения, это то же самое, что Политбюро, а Генеральный Совет в данном случае идентичен Пленуму ЦК КПСС, очень удобная, кстати, структура, но наши имортисты, понятно, поспешили дистанцироваться даже от таких названий, а мне было все равно, хоть меджлисом назови или вечем.
Вертинский, как опытный организатор, сразу взял ведение собрания в свои руки, быстро провел голосование по выбору в президиум собрания, это рутина, но проделал так умело и безукоризненно, что его же единогласно утвердили председателем.
Я сидел скромненько за столом, нас поместилось всего семеро: Вертинский, Атасов, Седых, Тимошенко, а также Кульнев и Рогов, которые так много сделали для победы нашего движения на выборах. Я оказался между Седых и Тимошенко, как раз посредине, как бы символизируя центральную власть, в то время как Вертинский с самого краю, что тоже символично, однако с его места ближе всего к трибуне, что в наше время всесилия СМИ немаловажно…
Имортисты в зале по большей части для меня незнакомые, да и не такие уж публичные мы люди: все предпочитаем работать, создавать, творить, а не с легкодоступной болтовней как можно чаще показываться по жвачнику.
Вступительные речи прослушал, стоило только посмотреть на лицо Вертинского, чтобы понять: все это ерунда, смазка лыж, а схватка впереди, уже приближается…
И все равно меня почти застало врасплох, когда Вертинский с трибуны заговорил о концепции «мягкого имортизма», о необходимости такого течения или ветви, назовите как хотите, в могучем потоке уже всемирного имортизма. Зал затих, слушают очень внимательно, лишь немногие выражают некоторое недоумение, но очень сдержанно: вскинув брови, слегка морщатся, бросают осторожные взгляды на соседей: как реагируют они?
Вертинский излагал кратко, емко, умело, все звучало настолько убедительно, что у меня внутри все сжалось, а в гортани появился ком. А что, если… если он прав? Все мы – люди, жесткие условия выносим только при острой необходимости, а сейчас нет вроде бы катастроф, катаклизмов, когда необходимо сцепить зубы и отказываться от сладкого, иначе можно вообще потерять жизнь…
Все-таки я вздрогнул, Вертинский в конце речи повысил голос и заговорил уже четко, резко, умело применяя интонации властного лидера:
– Я настаиваю, настаиваю на разработке концепции варианта «мягкого имортизма»! Сам я, напоминаю, имортист. Я не стал разрабатывать втайне…
Седых спросил с подозрением:
– Но какие-то наработки уже есть?
Вертинский сдвинул плечами:
– Как юрист вы знаете, что я могу ответить. Но я говорю честно: да, есть. И очень даже получаются
