– Нет, – сказал я, – их кто-то направляет. Только теперь о телекамерах знают, вожаки стараются не выделяться. Как Дмитрий Донской, помните, что надел свои доспехи на друга, чтобы того убили, а сам переоделся в простого ратника?
С воем примчались пожарные автомобили, перед ними встали хохочущей стеной молодые парни и девчонки, напрасно пожилой мужчина в брезентовой куртке умолял расступиться, ведь горит же, будьте же людьми, некоторые вовсе пригибались, делая вид, что бросаются под колеса, и водитель с побелевшим лицом поспешно подавал машину назад.
– Им весело, – сказал я горько. – Не видите? Это еще долюди!.. Весь мир полон долюдей, нас совсем горстка!.. Зато атомных бомб – горы, но я не уверен, что все бомбы в руках людей умных.
Демонстрация постепенно рассеивалась, до Садового кольца дошли единицы, а там почти все группами разбрелись по многочисленным барам, кафе, ресторанам и по оставшимся стриптиз-шоу, которые мы пока еще не закрывали.
Ростоцкий сказал многозначительно:
– Вы заметили?
– Тугие бумажники? – переспросил Мазарин.
– Да.
– Заметно, – согласился Мазарин. – Впервые в мире видим восстание…
Ростоцкий сказал пугливо:
– Тьфу-тьфу на ваш язык!
– …ну не восстание еще, а вот такие формы протеста, со стороны богатых против… бедных! Да и насчет восстания вы не спешите плеваться. Мои источники сообщают, что завтра-послезавтра начнут строить баррикады.
– Бог с вами!
– Ага, со мной, – согласился Мазарин. – Так что мы имеем первое в мире восстание не бедных, а богатых. Именно против бедных, здорово?
Ростоцкий пробормотал:
– Такого еще не было.
– Да, это войдет в анналы.
– Курьезов?
– Я имел в виду анналы истории, и курьезов – да, наверняка.
В кабинет заглянула Александра, глаза круглые:
– Господин президент!..
– Что стряслось? – спросил я нетерпеливо.
Она протянула мне листок, Мазарин взял первым, осмотрел, словно проверял на наличие быстродействующих ядов, посерьезнел, подобрал и передал мне с таким видом, будто гранату с выдернутой чекой.
Всего две строки, но меня облило холодом, словно голым выбросили в мертвый космос.
Ввиду чрезвычайно сложного положения в движении и в стране инициативная группа требует срочного созыва Генерального Совета имортистов.
– Что скажете, господин президент?
В горле запершило, я ответил сипло, словно говорил против сильнейшего ветра:
– А что мы можем? Съезд состоится.
– Что делать нам?
– Мы должны быть готовы, – ответил я. – Мы, имортисты, не должны идти на поводу… даже если это наши же соратники решили остановиться в походе, изготовить золотого тельца и зажарить барашка в его честь.
– Я все понял, господин президент. Можете не продолжать.
Они удалились чуть ли не на цыпочках, я остался один, сидел, упершись ладонями в стол. Голова трещит, я чувствовал, как мое сильное здоровое сердце уже с усилием гонит кровь в мозг, там все переполнено этим жидким огнем, вот-вот череп разлетится, как паровой котел от внутреннего давления, начал вставать из-за стола, пусть крови к голове идти дальше…
На край столешницы капнуло красным. Не понял, всмотрелся в эту кляксу, что не расплескалась, а так и осталась на поверхности стола нашлепкой с выгнутой спинкой. Беззвучно сорвались еще две капли, и только сейчас уловил, что по верхней губе, щекоча, что-то сползает.
В испуге лапнул себя за лицо, ощутил теплое и мокрое, отодвинул руку, глядя вытаращенными глазами на окровавленную ладонь.
Мои руки в беспомощности хлопали себя по карманам. Носового платка, конечно же, нет, сопливым себя не считаю, последний насморк был лет семь назад, а кровь из носа только в детстве, да и то, когда нарвался на здоровенный кулак…
Выскочил в ванную, в зеркале отразилась испуганная морда, но красная, как кусок свежеотрубленного мяса. Белки глаз тоже покраснели, вон лопнувшие сосудики, из раздутых ноздрей носа мерно стекают по проложенной дорожке крупные тяжелые капли, уже застывающие на ходу, не красные, а багровые, почти коричневые.
