руки топор! Одно утешение, что Христос топор бы взял!.. Взял бы, взял, проследите логику событий. Так что и нам придется брать топор… мы его уже взяли, кстати, теперь надо идти. Мы знаем путь, мы правы, а все эти больные, которых большинство… да пойдут они в задницу! Это я о том, если не поняли, как надо поступать с разными попытками смягчить нашу политику. Сейчас на нас весь мир смотрит с надеждой! Мы делаем то, о чем они только мечтают, но вслух боятся признаться! Но как только мы начнем смягчать, все будут разочарованы. И скажут, что вот и у этих не хватило пороха, симпатии к нам сразу будут потеряны. Или резко пойдут на убыль. А в западном обществе все держится на симпатиях, за них сражаются все политики…
Мне показалось, что он бросил недовольный взгляд не столько на Каменева, сколько на Вертинского.
– Не важно быть умным, – буркнул Седых, – важнее быть симпатичным?
– Разве не так?
– Так, так…
Каменев перевел раздраженный взгляд с них на меня. Я наблюдал за остальными, у него здесь есть сторонники, чувствуется, не считая Вертинского, который стоит за кулисой.
– Бравлин, – произнес Каменев с нажимом, – я все же предлагаю… даже настаиваю, чтобы мы пересмотрели нашу политику… Всего лишь политику, а не идеологию! Иначе нас сомнут. Уже весь мир против. Нельзя перегибать!
Все молчали, Вертинский кивнул, он все еще старался не встречаться со мной взглядом, но, когда заговорил, голос звучал твердо:
– Поддерживаю. Мы ничего не выиграем, если останемся твердолобыми.
– В чем твердолобость? – спросил я безнадежно.
– В слепом следовании букве, – отрезал он. – Мы же не талибы, не ваххабиты? Напротив, мы – интеллектуалы, элита. На знамени у нас записано, что править должна интеллектуальная элита… а поступаем, как будто судьи шариата? А как вы, Павел Павлович?
Атасов вздрогнул, выходя из тягостных раздумий. Глаза забегали по сторонам, но отыскал в себе силы поднять взгляд, посмотрел мне в глаза.
– Да, Бравлин, они правы. Я посмотрел все сценарии Бронника, все разработки наших институтов геополитики, стратегии, планирования – все отмечают, что Запад концентрирует силы для броска на Россию. Все под эгидой, понятно, США, но зато начинается постепенная переброска войск к нашим границам.
Я указал пальцем через плечо:
– Кто-нибудь видит там человека с ядерным чемоданчиком? Нет. Это значит, что вся система переведена на автоматику.
Атасов сказал невесело:
– Да, весь мир об этом уже гудит. Но это в случае ядерного нападения. А если границу перейдут сотни тысяч немцев, французов, поляков, бельгийцев – сможем ли мы защитить Россию? Спрошу иначе, станем ли защищать? Что-то я не шибко уверен в нашей армии. Теперь не сороковые годы, никто в штыковую за Родину не пойдет…
Наступило тягостное молчание. Я стиснул виски ладонями. Проще всего сказать: кто с мечом к нам придет – тот получит в орало, но Атасов прав, прав, прав… Мир един, и теперь границы государств уже не считаются священными. Сейчас цивилизованным считается не тот, кто свято блюдет неприкосновенность чужих границ, это моральная императива прошлого века, а если где-то начинается, скажем, массовая резня, то наш долг, как и всех остальных, срочно ввести свои войска, остановить массовые убийства, если надо – силой, после чего тут же уйти…
Да только из России хрен кто уйдет, это не пустынная Монголия, да и та годится как полигон для испытаний оружия. Европа уже встала на дыбы, по всем каналам крутят репортажи с места событий, как на Красной площади вешают, как в Красноярске расстреливают, как во Владимире рубят головы на плахе. Правда, избегают показывать ликующий народ, взамен бесконечно крутят ролики с выступлениями «русской интеллигенции», что гневно осуждает этот «разгул дикости и насилия». Все эти «русские интеллигенты» слезно умоляют ввести в Россию войска. Желательно юсовские. А дальше чтоб бесплатно кормили и бесплатно кино. То же самое panem et circenses, но только выраженное в высокопарных и туманных фразах об обществе изобилия и свободы.
– Ты прав, – сказал я. – Ты прав. Но так же правы были и те, кто старался вернуться к старому доброму золотому тельцу… Я не знаю, сумеем ли устоять, но я чувствую, что должны стоять.
– Всего лишь чувствуешь? – спросил вместо Атасова Седых.
Вертинский прятал в глубине глаз торжество. Я кивнул:
– Да.
– Я считал, что мы, имортисты, полагаемся во всем на разум.
Голос его прозвучал резковато, я посмотрел с болью, неужели и он против, снова кивнул:
– Да. Чувствую. Верю. Это даже выше, чем разум, это на глубине инстинкта… которым мы связаны с Богом. Мы должны держаться!
ГЛАВА 8
Это совещание ничего не дало, зато наметило почву для раскола. После неприятного разговора долго шутили, рассказывали занимательные истории, вышли на просторнейший двор и, вспоминая молодость, сами жарили шашлыки, но осадок, думаю, остался на душе у каждого.
С понедельника начали поступать сведения, что на ряде заводов подготавливаются стачечные комитеты, а среди предпринимателей брожение: часть стоит за новую власть, но немалая часть, чьи предприятия по выпуску вибраторов были закрыты или чья деятельность сведена к минимуму, активно готовили выступление.
Я разложил бумаги на столе, всматривался, стараясь уловить закономерности в этой акции, что обещает
