любопытная», — решил Женя утром следующего дня.
Вернувшись накануне от Рудокоповой, он отправил по электронной почте небольшое письмо в редакцию. В нем Женя сообщал, что ему срочно нужен отпуск. На две недели, по семейным обстоятельствам.
«А там будет видно. Либо Бэмби сама поймет, что ее рукопись — никакой не Гоголь, либо из всего этого получится что-то очень интересное».
Женя назвал Рудокопову Бэмби в честь оленя, вытатуированного у нее на пояснице. Татуировщик немного не рассчитал, и рога оленя были похожи на лосиные. Впрочем, возможно, Женя чего-то просто не успел разглядеть.
Наверняка он не все разглядел, не все уловил, да и рассказала ему Рудокопова, конечно, не все. Она так и не объяснила, например, почему предложила заняться поисками недостающих частей рукописи ему, а не нашла кого-нибудь более подходящего для этой работы, хотя бы в Институте литературы.
«Допустим, Бэмби — это я, — рассуждал Женя, положив перед собой страничку с текстом. — Я Бэмби, и у меня есть несколько страниц неизвестной рукописи Гоголя. Не просто неизвестной рукописи — «Мертвых душ»! То есть я так думаю, что это Гоголь, хотя и не уверена до конца. Покажу я его академику Гоголеведову? Или профессору Ласло Гоголаку? Они же профессионалы и гоголевский текст распознают мгновенно. Казалось бы, с них и нужно начинать. Или нет? Конечно, нет! Им-то как раз я текст не покажу. Ни за что не покажу! Для них найти и изучить новую страницу Гоголя — мечта всей жизни. Они ж с ума сойдут, увидев это. Они же начнут писать, и хорошо еще, если только статьи в «Вопросы литературы» или в «Нежинский гогольянец», так нет же! Они в центральные газеты писать станут, на телевидение побегут. «Находка века», «Неизвестные страницы гоголевского шедевра». Такой шум поднимется, что даже самый сонный Чаблов проснется, почешет репу и решит пересмотреть архивы «русского князя», купленные им полгода назад в Германии. Этого хочет Бэмби? Сомневаюсь. А Чаблов ведь совсем не сонный. Значит, дорога в институт Бэмби закрыта. Но и сама она к Чаблову не поедет. Остается третий вариант — Женя Львов! Встречайте нашего героя! С одной стороны, этот Львов — никто, и если он вдруг расскажет, что держал в руках неизвестную рукопись Гоголя, то репутация сумасшедшего обеспечена ему на всю оставшуюся жизнь. А с другой, чего такого он не знает о Гоголе, что знает доктор филнаук, профессор Ласло Гоголак со всем своим отделом, включая внештатных аспирантов и секретаршу, если эта секретарша ему положена по должности? Что принципиально нового узнали о Гоголе за последние двадцать лет? Да ничего, ерунду разную. Так что Бэмби не дура, господа. Бэмби все решила правильно. Женя Львов — оптимальная кандидатура. А ведь и это еще не все. Наш Женя Львов — журналист. Он может позвонить Чаблову, договориться о встрече, и это в порядке вещей. Может, он мечтает написать о новых технологиях в пивоварении? Это ведь так интересно: новые технологии в пивоварении.»
Игра IV
— Маджонг — замечательная игра! — Меланхоличное замечание Старика Качалова было щедро пропитано ядом. — Мы принимаем решения, пользуясь неполной информацией и ошибочными предположениями, которые гордо называем интуицией. Например, в прошлой игре у меня с начала, с самой раздачи, была пара Красных драконов. Естественно, я их держал в ожидании третьего Красного дракона. Получил я его? Нет. Потому что Зеленый Фирштейн держал такую же пару и питал столь же несбыточные надежды. В результате маджонг собрала Сонечка. Хотя, прямо скажем, маджонг она собрала хилый и ущербный.
— Чем это мой маджонг такой ущербный?
— Последовательности. Я никогда не опускаюсь до последовательностей.
— Потому ты и сидишь с бесполезными драконами. А я предпочитаю собирать маджонги.
— За маджонги, собранные из последовательностей, хилых пангов и без учета символического значения камней, я бы штрафовал. Я запретил бы их резолюцией ООН.
— Не в защиту Сонечки, — вмешался в спор Зеленый Фирштейн, — она сама себя защитит от кого угодно; просто ради справедливости: если хочешь полной информации — играй в шахматы, там все открыто.
— И я не в защиту Сонечки, — подключился Толстый Барселона, — но в защиту маджонга. Мы живем точно так же, как играем; информации нет, а та, что есть, неполная и ошибочная. Так вот, опираясь именно на нее, мы принимаем все решения. Вообще все, без исключения.
— И что? У нас хорошо получается? Тебе нравится результат?
— Последние восемь тысяч лет своей истории человечество принимает неверные решения, сталкивается с их последствиями, пытается исправить старые ошибки, делает новые и в целом неплохо себя чувствует, — пожал плечами Толстый Барселона. — Что-то похожее еще Тейлор заметил.
— Какой Тейлор? — заинтересовался Зеленый Фирштейн.
— Ну, какой. Тот самый.
— А-а.
— Нет, подожди, какой все-таки Тейлор? — не отпускал Барселону Старик Качалов.
— Тебе не все равно какой? Какой-то сказал. В каждом виде деятельности есть свой Тейлор, и он обязательно что-то сказал. В экономике есть, в технике, а в политике — просто толпы Тейлоров бродят, и в естественных науках наверняка какие-нибудь были.
— Есть ряды Тейлора, — подтвердил Зеленый Фирштейн. — Кстати, их использовали задолго до Тейлора.
— Есть гламурные персонажи Тейлор Лотнер и Тейлор Свифт, — пополнила коллекцию Сонечка. — И Элизабет Тейлор, конечно.
— Хватит, прошу вас, — взмолился Толстый Барселона. — К черту Тейлоров.
— Сам начал, — хмыкнул Старик Качалов. — Я хотел уточнить, может быть, это был Эдуард Бернетт Тейлор, автор эволюционной теории развития культуры. Он доказывал, что парламент, моногамия, капитализм, моральные принципы и унитаз придуманы, чтобы сделать жизнь лучше и приятней. Это если коротко.
— Капитализм и моральные принципы у него через запятую? — переспросил Толстый Барселона. — А как же «звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас»? Впрочем, ладно, не объясняй. Если этот Тейлор ставит моральные принципы и капитализм в один ряд, то лучше мне о нем и дальше ничего не знать.
— Чем тебе капитализм не подходит? Что, коммунизм моральнее?
— Нет. Коммунизм лживее. Капитализм отвратителен, а коммунизм противоестественен. А впрочем, они оба противоестественны, — подумав, добавил Толстый Барселона. — Только каждый по-своему.
— Я всегда знал, что анархист в тебе никуда не делся, — довольно улыбнулся Старик Качалов.
— Анархисты бывшими не бывают, — строго заметил Зеленый Фирштейн, который сам анархистом никогда не был.
— Еще как бывают, — вздохнул Толстый Барселона. — Чей ход?
— Они бывают бывшими в употреблении, — засмеялась Сонечка. — Ход твой, конечно, радость наша.
Глава четвертая
Пивной барон
Сходство дотов с монетами заставляет поверить, что большинство дотов связано с деньгами и
