бумаге Знаменской фабрики.
— Откуда знаешь? — удивилась Рудокопова.
— Рукопись можно взять в библиотеке. Я читал ее. Даже сфотографировал одну страницу, хоть это и запрещено. А тут.
— Ты хочешь увидеть рукопись? Ее здесь нет. Зато есть вот это, — Рудокопова протянула Жене ксерокопии нескольких страниц. — Но купила я не копии, как ты понимаешь, а оригинал. Хотя ты прав: то, что это написано Гоголем, еще надо доказывать.
— Еще как надо. Копии сами по себе немного значат. Их надо сравнивать с рукописями, с письмами того же периода, хотя, конечно.
Женя хорошо помнил гоголевский почерк, округлый, мягкий почерк внимательного, но экспансивного человека со строчной «б», занесшей хвост над несколькими следующими буквами и изогнувшей его скобкой; и характерное гоголевское «д», свившее хвост усиком гороха над двумя предыдущими буквами. Все это здесь было, и все было похоже, и, конечно же, не доказывало ровным счетом ничего.
— Я не графолог, не ученый с именем или даже без имени, я вообще не специалист, и мое мнение ничего не значит ни для кого, в том числе, думаю, для тебя тоже. Поэтому я еще раз спрашиваю, зачем ты мне это показала?
— Сначала ты спросил, что это?
— Да. Так что это?
— А я не знаю.
— Отлично, — рассмеялся Женя. — Тогда расскажи, пожалуйста, мне все по порядку.
— По порядку, — хмыкнула Рудокопова. — Я попала на аукцион в Линдау. Это на Боденском озере.
— Как он называется?
— Аукцион? Это неважно.
— Неважно?
— Это совсем не важно, Женя. Я не хочу заваливать тебя несущественными деталями. Достаточно того, что я оказалась там почти случайно. В гостинице мне попал в руки каталог аукциона, и я решила задержаться на день. Смешно, но этих рукописей.
— То есть их было много? Не одна страница?..
— Подожди, не перебивай!.. Так вот, рукописей, которые я потом купила, в каталоге не было. Книжки разные, восемнадцатый, девятнадцатый век, черно-белые альбомы по искусству начала двадцатого века, рисунки местных художников, довольно слабые. Понимаешь, устроители включили в каталог только то, что они считали ценным. Наверное, хотели сэкономить — цветной каталог отпечатать, это же денег стоит. А они — немцы, копейки лишней не потратят. В общем, меня там один рисуночек заинтересовал, и я решила остаться. Да и вообще, любопытно же.
Перед началом торгов устроители выставили всё, все лоты. Среди тех, что не попали в каталог, действительно ничего интересного не было, кроме истертой кожаной папки с тремя десятками рукописных страниц и почти пустой записной книжкой. Лот назывался «Хозяйственные документы русского князя».
— Какого князя?
— Какого-какого… — передразнила его Рудокопова. — Не скажу.
— Что, и это неважно? — вспылил Женя.
— Да нет, это как раз важно, но я пока не знаю. Не знаю даже, князя ли. Это сейчас уточняют. В их представлении все русские, путешествовавшие по Европе до революции, были князьями.
— Но ты купила эти бумаги?
— Конечно, купила. Они стоили копейки. В них действительно, по большей части, разные деловые и хозяйственные письма. Вернее, черновики этих писем, а черновики обычно не подписывают. Распоряжения, наброски дорожных заметок.
— И вот это, — Женя еще раз перелистал снимки рукописи.
— Да, и это. Когда я покупала папку, даже не думала, что в ней может быть что-то похожее.
— Здорово! Правда здорово. Но при чем тут я?
— Подожди. Я только подхожу к самому интересному. После аукциона, когда мы оформляли покупку, я узнала от устроителей, что моя папка — это остатки большого архива «русского князя». Они около года назад попытались продать архив целиком, но покупателя не нашлось, и архив сняли с торгов. Тогда они распродали его по частям. Представляешь?
— И о покупателях ничего не известно?
— Не совсем, — ухмыльнулась Рудокопова. — Кое-что известно.
— Что значит «кое-что»?
— Я знаю, кто они и откуда. Я знаю, как на них выйти.
— Ну-у… — протянул Женя и развел руками. — Они же могут.
— Не надо мне объяснять, что они могут. Они могут не больше, чем я. А я могу больше, чем они.
— Почему?
— Потому что я знаю о них, а они не знают обо мне, — терпеливо повторила Рудокопова. — Они и друг о друге ничего не знают. Я спрашивала. Никто из них до меня другими покупателями не интересовался.
— Но со временем они все узнают.
— Может быть. Если захотят, если смогут и если успеют. Наша задача — купить их части архива до того, как они решат это сделать сами.
— А если мы уже опоздали?
— Никогда не начинай с худших вариантов. Худшее от нас и так никуда не денется.
— С этим-то я согласен.
— Ну, вот и отлично. Так что, идешь ко мне на работу?
— Кем? Кем ты предлагаешь мне работать? Архивариусом?
— Тебя интересует должность? Звание? Запись в трудовой книжке? Можешь остаться обозревателем, если хочешь. А лучше — разведчиком. Будешь разведчиком третьей категории. Согласен?
— Смешно, — ухмыльнулся Женя. — А почему третьей?
— Чтоб было куда расти. Добудешь одну часть архива — повышу в звании. Со всеми вытекающими. Добудешь вторую часть — повышу еще раз.
— То есть частей всего три?
— Четыре. Четвертая у меня, но меня искать не надо.
— Ну, хорошо. А первая у кого? То есть с кого начинать будем?
— Начнем с Чаблова.
— Теперь понятно, почему ты о нем вспоминала.
— Он приобрел рукопись не сам — через посредников. Поэтому вычислить его оказалось сложнее, чем остальных.
— Ясно. Хотя нет. Здесь, по законам жанра, я должен попросить время на размышления.
— Ага. А я должна сказать, что времени нет. Можешь считать, что законы жанра соблюдены.
— Хорошо это у тебя получается, — засмеялся Женя, — днем ты спросила, нет ли у меня свободного часа. А теперь мы обсуждаем запись в моей трудовой книжке.
— Ну, ладно, — неожиданно согласилась Рудокопова. — Подумай, и в самом деле, до завтра. Я уверена, что серьезных причин отказываться у тебя нет, но и ты должен в этом убедиться. Тем более что платить я буду тебе в месяц столько, сколько ты сейчас зарабатываешь за год.
— А откуда ты знаешь, сколько я зарабатываю?
— Тоже мне секрет. Все вы зарабатываете одинаково. Плюс-минус пять сотен.
— А, ну если так считать, то конечно, — тут же согласился Женя. — Только мне, пожалуйста, плюс пять сотен, а не минус.
Они договорились встретиться на следующий день.
«Даже если это не Гоголь, — ну как это может быть Гоголь? — все равно история завязывается
