нагляднее, абсурднее – 1999 год, это если на пенсию по старости, и в 1994-м, если с вредными условиями труда. Ну не идиот ли? Какая разница? Да я не доживу до такой дряхлости…
Я брезгливо представил себя трясущегося от тяжести лет старца. Сейчас мне шестнадцать… да я никогда не буду старым! Никогда. Это просто невозможно. Год и то – неимоверный срок. Да что там год – месяц тянется так, что можно пешком до Луны и обратно. Я просто не могу себе представить этот чудовищно далекий, просто недостижимый 1999 год. Это так же далеко, как до времен Наполеона или египетских фараонов.
– Я пойду слесарем-ремонтником, – сказал я.
– Вот и прекрасно, – обрадовался начальник отдела кадров. – Там не так уж и тяжело, как считают, только немножко шумно… Зато на пенсию на пять лет раньше, ты только подумай!
Я кивнул, он быстро выписал мне направление, пока я не передумал, и я отправился в цех РЗО, то есть ремонт заводского оборудования. Там я проработал положенные два месяца учеником слесаря, получил второй разряд, еще через полгода повысил его до третьего, через три месяца до четвертого, а затем какой-то странный зудеж заставил все бросить и перейти на том же заводе в деревообделочный цех учеником столяра.
Тогда еще не знал, что это как будто в генах: больше года я редко задерживался на какой-то работе. Бывало даже так, что, проработав год, уезжал в экспедицию на Дальний Восток или в Сибирь, а потом возвращался на тот же завод и в тот же цех на ту же работу. Всегда принимали с ликованием: я из тех, кто может подменить любого запившего работягу, может отработать две-три смены кряду, выйти в выходные дни.
На всех предприятиях настроены против «летунов» – часто меняющих место работы, я только слегка чувствовал себя виноватым, но только потому, что каким-то образом огорчаю других людей, однако же странная правота в своих поступках не оставляла ни на минуту. Это потом сообразил, что смена работы просто необходима: иначе как расти, повышать уровень, повидать мир и людей, если всю жизнь простоять у одного и того же станка?
Смотрю с брезгливой жалостью на своего бригадира Владимира Босенко. Ему уже тридцать два, это почти старик и рассуждает по-стариковски. Его волнует, какая у него будет пенсия, уже прикидывает, как будет работать последние пять лет, чтобы набрать как можно выше заработки. Именно с них будет насчитываться пенсия, которую станет получать остаток жизни.
Посоветовал и мне подумать, я взял бутылку с молоком и отошел к играющим в домино. Дурак этот бригадир, хоть и слесарь высшего разряда. Мне семнадцать лет, да я никогда не доживу до этих дурацких шестидесяти лет! И не хочу доживать, это же совсем дряхлые старики, что едва ходят, трясущиеся и опирающиеся на палочку. Они ничего не помнят, забывают свое имя, их водят под руки, поднимают с постели, чтобы не нагадили прямо там…
Нет, я никогда не буду шестидесятилетним. Никогда.
Это просто невозможно.
Очень долго писали и рассказывали небылицы о так называемых дальновизорах, наконец их начали выпускать в продажу под названием «телевизоры».
У слесаря-ремонтника высокая зарплата: мне хватило всего лишь получки, чтобы купить появившийся в этом месяце таинственный телевизор «КВН». Телевидение работает два раза в неделю по два часа. Теперь в эти заветные дни к нам набивается в комнату соседей, как селедок в бочку, рассаживаются и ждут того удивительного мгновения, когда загорится крохотное окошко и начнется телепередача. Появилась шуточка: хочешь разориться – купи фотоаппарат, хочешь поссориться с соседями – купи телевизор.
Сам экран размером с почтовую открытку, а ящик телевизора – почти с массивный комод. Тут же поступили в продажу линзы, чтобы увеличивать изображение, иначе приходилось сидеть буквально вплотную к экрану, чтобы хоть что-то разобрать в этой бледной черно-белой картинке. На самом же деле она не черно-белая, а практически всегда серая.
Линза, огромная, пустотелая, устанавливается на ножках перед экраном, в дырочки сверху заливается дистиллированная вода, и линза начинает переломлять, увеличивая изображение. Иные умельцы заливают глицерин, он вроде бы дает больший угол переломления, а некоторые добавляют еще пару капель зеленки или йода, делая изображение «цветным». Как сказка прозвучало предсказание одного из крупнейших ученых, что через какие-нибудь двадцать лет, то есть в 1977 году, у нас будет круглосуточное телевидение, причем три-четыре канала, а к 2000 году придет эпоха цветного телевидения: круглосуточного, не меньше десятка каналов.
Неужели это случится? Правда, тогда уже наступит полный коммунизм…
На заводе в моей бригаде сегодня вспыхнула горячая дискуссия: видит или не видит дикторша сидящих перед экраном.
– Конечно же, видит, – доказывал Павел, слесарь пятого разряда, – она смотрит прямо на меня! И когда я пересел, ее глаза тоже смотрели на меня!
– Верно, – поддержал Егор. – Она видит всех.
Бригадир, Малюков, всплеснул руками.
– Да как она вас видит, олухи!.. Вас же тысяча!
– Ну, тысячи не наберется, – возразил рассудительно старый опытный Калиниченко. – А если и тысяча, то что?.. Вот когда на митинге человек выступает, он видит и побольше всяких морд, и все на него смотрят…
Влодавец, горячий быстрый монтажник, мотал головой, кипятился, доказывал:
– Все брехня, все!.. Я нарочно перед ней штаны спускал, все показывал!.. Она и не моргнула!
– Ну и что? – возразил Калиниченко. – Вот Нюрка-штукатурщица тоже глазом не моргнет, что бы ты перед нею ни выделывал.
– Да, – поддержал Влодавец, – эти дикторши – народ битый, все повидали. Им чтобы пробиться на телевидение, чтобы себя показывать… пусть и не каждый день, знаешь через что проходится пройти?..
– Но я такое выделывал, – доказывал Влодавец, – что она не могла не… хотя бы улыбнуться!
