общества это не является необходимым. Развиты должны быть только ведущие особи. А ведомые… им достаточно повышать рабочую квалификацию по мере роста научно-технического прогресса.
Тарасюк сказал едко:
— То-то я и заметил, что сволочей все больше. Время сволочей!
— Не перегибайте, — заметил Глеб Модестович мирно. — Это теперь называется иначе.
— Как?
— Ну… по-разному.
Тарасюк захохотал.
— Ну да, по-разному! Я сам могу дать несколько определений, как только вон те девушки пройдут дальше…
— Это называется, — сказал Глеб Модестович мягко, — реалистичным взглядом.
Я молча работал ножом и вилкой. Не мое дело пищать, когда общаются гиганты. Хотя, конечно, мне есть что сказать. Я вообще все чаще ловлю себя на том, что сказать мне есть что.
Цибульский, пожирая салат из овощей, поглядывал через витрину на шумную демонстрацию «зеленых», протестующих против вырубки леса в бассейне Амазонки. И лес им жалко, но главное, что за один только последний год там бесследно исчезло больше тысячи редких видов жуков, мух и комаров, а это невосполнимая потеря генофонда планеты.
Я никак не среагировал, но Тарасюк, тоже поглядывая на шумную демонстрацию, буркнул недовольно:
— Ишь, невосполнимая… Меньше комаров, кому вред?
Жуков пояснил:
— Эти чудики имеют в виду, что таких уже никогда не будет. А вдруг в их генах скрыт какой-нибудь секрет?
Глеб Модестович с удивлением посмотрел на него поверх очков, как на пещерного человека в звериной шкуре и с каменным топором в волосатой длани.
— Шутите? Генетики уже сейчас делают не то что мух, а свиней с заданными свойствами! Через три- пять лет можно будет менять и гены человека… Зачем нам комары? В лаборатории за неделю можно наделать разных насекомых больше, чем природа слепым перебором создала за три миллиарда лет!
Тарасюк спросил деловито:
— Так что, «зеленых» разогнать? Я щас распоряжусь.
Жуков фыркнул:
— И лишить Ореста Димыча работы? Это же он их создал и до сих пор руководит. Ты лучше смотри за хиппаками.
— Какими хиппаками? С Луны упал? После хиппарей десяток течений сменилось!
Жуков небрежно отмахнулся.
— Все они хиппаки. Всех в газенваген… Кстати, кто знает, дауншифтеры — новое движение, заумь или поколение?
— Ничего нового, — возразил Арнольд Арнольдович, — это те же самые работяги, что раньше рыли канавы. Раньше наибольшее, что могли, — накопить на покупку земельного участка за городом, потом всю жизнь строили дачу. Остаток жизни копались в грядках, не обращая внимания на прочий мир. Сейчас из-за повышения уровня жизни их быт просто масштабнее. Потому заметнее и кажется новым явлением.
— Ну, — пробормотал Жуков недовольно, — одно дело покупать дачу, другое — особняк в Арабских Эмиратах. Идет смешение рас, культур, проникновение европейских ценностей в исламский мир…
— А исламских, — сказал Цибульский желчно, — в Европу.
Глеб Модестович посмотрел в мою сторону.
— А что скажет наш самый юный теоретик-практик?
Я подумал, что для дискотеки я уже дряхлый старик, а здесь еще совсем младенец, ответил с младенческой почтительностью:
— Не знаю, но я бы не стал их пока выделять в особую группу. Слишком разные люди занимаются дауншифтерством. Думаю, все наши стимулы для других категорий населения срабатывают и для них. В большинстве своем. Их можно зачислить условно в группу пенсионеров, не достигших пенсионного возраста. По изменениям в психике.
— Значит, — сказал Цибульский въедливо, — это все-таки отдельная категория граждан?
Я развел руками.
— Формально да. Но мы ведь работаем с проблемными или с теми, кто в будущем может стать проблемой? Дауншифтеры — те же йоги, их философия: плюй на все и береги здоровье. Они для нас все равно что растения. Не обращаем внимания, а если надо, то проедем на своем танке и по растениям.
Глеб Модестович взглянул остро, мне показалось, что мысленно отметил во мне некую скрытую черточку. Да я и сам удивился, с таким безразличием отозвавшись о вообще-то не самых худших людях. Дауншифтеры — это все-таки чаще всего работники среднего и высшего звена, которые умеют добиваться успеха, скапливают капитал, а потом уходят в бесконечный и бессрочный отпуск, проводя немалый остаток дней где-нить на берегу теплого южного моря.
— М-да, — произнес он медленно, — вообще-то с этой быстро растущей категорией хорошо бы поработать… По подсчетам, каждый четвертый из менеджеров планирует стать дауншифтером!.. Но это на потом, сейчас мы в роли пожарных, что едва успевают к очагам возгорания.
Арнольд Арнольдович первым расправился с жареной бараниной, со вздохом отодвинул тарелку с обглоданными костями и, доставая зубочистку, проговорил задумчиво:
— А не поразжигать ли мне национальную рознь?
Цибульский сказал укоризненно:
— Что это вы нашему Глебу Модестовичу палки в колеса вставляете? Он, как мать Тереза, всех мирить старается в национальных конфликтах, а вы…
— Так он в другом районе мирит, — напомнил Арнольд Арнольдович. — Я ему там не помешаю. А когда он напримиряет, я и там поразжигаю. Чтобы молодежи было чем заняться, да и старикам чтоб поговорить о чем…
Странное чувство, что острят, прикалываются, но в то же время и говорят как бы совершенно серьезно. Странное чувство юмора у наших сценаристов мировых конфликтов.
Глава 17
Еще через два месяца Эмма, мило улыбаясь, сообщила, что Глеб Модестович просил зайти к нему после работы. Я привычно заглянул ей за низкий вырез, классные сиськи, о чем тут же и сообщил, а то вдруг забыла, дурочка, предложит зайти к нему сейчас.
Она помотала головой так энергично, что башня из волос начала рассыпаться, я бросился ловить крупные локоны, а то вдруг упадут на пол и разобьются. Она высвободилась из моих щупающих лап, поправила блузку на холмиках, глаза смеялись.
— Нет уж, — возразила она, — он сказал, чтобы после работы.
— И что это значит?
Она пожала кукольно-узкими плечиками.
— А ты не знаешь?
— Нет.
Она мило улыбнулась.
— Наверное, не желает отрывать тебя от дел. Видимо, ценит!
— Да ладно, — сказал я, — знаем, что это значит. Хорошо, не забуду.
В конце рабочего дня я постучал, услышал «войдите», толкнул дверь. Глеб Модестович корпит над бумагами, я остановился перед столом едва не навытяжку, это должно понравиться, но он даже не поднял головы, кивнул на кресло:
— Садитесь, Евгений. Все ускоряется в этом мире, но и проблемы, увы, ускоряются, если можно так
