Когда я закончил, он улыбнулся и сказал отечески:
— Все хорошо, Юджин. У вас есть чутье, я рад за вас. Это не ваше поле деятельности, но вы неправильность не увидели, а именно учуяли! Это очень ценное свойство.
— Вы, — спросил я осторожно, — возьмете это под свой контроль?
Он покачал головой.
— Там все под контролем.
— Но эти графики…
— Простая проекция, — закончил он спокойно. — Экстраполяция. Мол, сейчас у нас такой-то прирост вэвэпэ и потому столько-то в стране машин и телевизоров, а через тридцать лет будет машин и телевизоров столько-то… Вы правы, это ерунда. Настоящие специалисты экстраполяцию не считают ни надежным инструментом, ни вообще инструментом. Но, Юджин, вы уж просто поверьте, так надо.
— Так считать? — спросил я туповато.
Он усмехнулся.
— Демонстрировать такие графики.
— Но это же давать неверное представление о будущем?
Он кивнул, взгляд на миг стал острым, даже добрая отеческая улыбка коснулась его тонких губ.
— Да. Вы правы. Спасибо, Юджин, идите работайте.
Я вышел, подавленный и ошарашенный, то ли я совсем дурак, то ли от меня скрывают что-то совсем уж очевидное. Но и в этом случае я дурак: должен бы разобраться.
По коридору быстро шел навстречу Генрих Штейн, сопровождаемый Вульфом и Гадесом, они что-то пищали виновато, Штейн рубил воздух рукой и взревывал, устраивая разнос, а при видя меня велел быстро:
— Юджин, у меня для вас работа. Следуйте за мной… Да-да, утро доброе!
Я включился в его свиту, работы не боюсь, хотя уже предпочитаю получать кайф от реализации собственных задумок. Штейн сказал на ходу Вульфу:
— В инете все чаще появляются статьи о возможности бессмертия! Не забывайте реагировать немедленно.
— Да-да, шеф, — ответил Вульф угодливо. — Вы только скажите как? С газетами я запросто, но как с инетом?
— Вам и такое подсказывать? — удивился Штейн грозно.
— Планирую, — сказал Вульф поспешно, — запустить интервью с учеными, развенчивающими этот бред.
— А фильмы? — спросил Штейн резко. — Как сказал дедушка Ленин, кино — величайшее из искусств для простого народа!
— Спонсируем! — ответил Вульф клятвенно.
— Достаточно?
— В самом полном объеме, — поклялся Штейн. — Даем даже больше, чем просят! Правда, ни один из великих режиссеров не соглашается на сотрудничество, да и топовые актеры отказываются, зато другие хватают охотно.
— Не забывайте, — велел Штейн строго, — обеспечивать им хорошую прессу.
— Делаем, шеф! — воскликнул Вульф ликующе. Он покосился на молчащего Гадеса, что идет рядом, но молчит, как немой. — Сразу с момента подписания договора обеспечиваем оживленные разговоры, интервью, слухи. Во всех средствах информации идут материалы об актерах, придумываем смешные эпизоды на съемках, публика это обожает, подпускаем таинственности…
Они отставали по одному, выясняя, что к ним нет претензий и пока нет новых заданий, надо разгребать старые завалы, рядом со Штейном перебирал ногами только я, и, больше чтобы не молчать, я сказал, невольно перенимая манеру Вульфа:
— А стоит на такие мелочи обращать внимание? Пусть говорят, бессмертие не так уж и плохо.
Он взглянул на меня искоса.
— Юджин, мы все работаем в одной команде. Наша задача — стабильность общества. И постоянное приращение мировой экономики. Хотя бы на один процент в год. Сейчас вот благодаря взрывному росту в Индии, Китае и России даем почти два процента.
Я пробормотал ошарашенно:
— Но… разве это как-то связано?
— Очень прочно, — заверил он. Снова бросил на меня беглый взгляд. — Только на очень глубоком уровне. Не вникайте, у меня для вас работа действительно важная и, главное, срочная.
Синтия распахнула перед нами двери, улыбнулась мне тайком от Штейна, будто здесь возможны какие-то секреты, подмигнула. Я вошел вслед за ним, мозг уже разогревается в ожидании нового задания, но где-то в глубине сознания отложилось, что какая-то неправильность прозвучала.
Штейн велел по внутренней связи:
— Кофе и горячие хлебцы! На троих. Нет, на четверых или даже пятерых.
Я сел по его властному взмаху, весь внимание, он горит злой энергией, прямо распираем ею, какой ему еще кофе, взорвет же, как гранату с выдернутой чекой…
Он словно прочел мои мысли, вздохнул глубоко, потер виски.
— Черт, с каждым годом все больше работы… Сильно устаете, Юджин?
— Я не устаю от работы, — заверил я.
— Да?.. Завидую. Сам таким был… А теперь вот иногда и полежать хочется, чтобы голова совсем опустела… И никакого там человечества с его стремлениями. Кстати, как вы определяете эти самые «стремления человечества»?
Застигнутый врасплох, я промямлил:
— Ну, не формулировал еще…
— Гм… Я тоже, — сказал он. — А ведь это основа. Впрочем, если взять только нормальные и здоровые стремления, а мы другие вообще не принимаем в расчет, то их можно выразить словами: «Чтоб всем было хорошо». Согласны?
— Ну да, конечно! — воскликнул я.
— А это значит, — произнес он с нажимом, — исполнение древней формулы «Эдeм дас зайне», то есть каждому свое. Объясняя на пальцах… уж извините, нам часто приходится объяснять на пальцах даже своим, это потом нынешние наши формулировки станут общим местом, а сейчас да, приходится, рискуя даже обидеть подробным разъяснением… Так вот, объясняя на пальцах, ученым и всем творческим людям — сингулярность, а болельщикам футбола — беззаботную жизнь в земном раю, то есть не работая, не болея, вечно наслаждаясь счастливой жизнью людей, у которых «все есть».
Я торопливо кивнул:
— Да-да, Генрих! Это будет только справедливо.
Он уточнил:
— Даже более чем справедливо.
Открылась дверь, Синтия внесла кофейник и тарелку с горячими поджаренными хлебцами. По комнате распространились манящие запахи. Штейн достал из шкафа фарфоровые чашки с золотыми ободками.
Он разливал кофе по чашкам, когда явились его непосредственные подчиненные Кольвиц, Бернс и молодой тихий сотрудник Эмерсон. Штейн спросил хмуро, не отрывая взгляда от коричневой струи, заполняющей его чашку:
— Кольвиц, что у вас с этой дурью насчет бессмертия, разумных роботов, скорой революции в генетической перестройке человека?
Кольвиц сел, расположился повольготнее, руки сразу потянулись за хрустящими хлебцами.
— А никак, — ответил он хладнокровно. — Я действую больше на писателей и сценаристов.
— И как?
— Из своего личного фонда, — объяснил Кольвиц, — выделяю по два-три миллиарда в год именно на эти цели.
— Как? — повторил Штейн свирепо.
