Макгрегор поморщился, будто прикусил больной зуб, Кронберг сказал хмуро:
— Это наша головная боль, вы правы. Как лично вы определяете роль ислама?
— Как очень благородную, — ответил я, — в глазах трех четвертей мирового населения планеты.
— Это как?
— Ислам умело взял на себя представительство, — объяснил я, — всех неимущих или малоимущих… Как людей, семей, групп, так и целых государств. Он представляет, как не парадоксально, даже интересы Индии, с которой воюет, интересы Китая, всех азиатских стран и даже Латинской Америки! Человеческая психика — такая хитрая штука: понимаем, что США правы, но симпатизируем их противникам. В данном случае исламу. Потому что основной противник у Штатов — это не Россия, которую Штаты все равно постараются уничтожить, не Ирак, КНДР или Иран, а именно ислам. Даже в таких прикормленных странах, как Саудовская Аравия или Арабские Эмираты.
Они слушали внимательно, Макгрегор продолжал морщиться, но кивал, а Кронберг сказал со вздохом:
— Вы прекрасно все формулируете. И наши ощущения облекаете в четкие слова. У Макгрегора хороший помощник, я вижу. И даже соратник.
Штейн пробурчал:
— Ислам, ислам… Черт бы его побрал!
— Ислам непредсказуем, — сказал с кривой улыбкой Гадес.
— Все так, — ответил Макгрегор с тоской. — И лидеры у исламистов выбираются не толпой идиотов, как во всех демократических странах, а выдвигаются на роль вожаков благодаря уму, силе характера, отваге… С исламом потруднее, но, к счастью…
Он умолк, взглянул на меня искоса и смолчал. Зато Кронберг договорил:
— К счастью, можно обходиться и без исламских стран. Потенциал человеческих ресурсов достаточен.
Они переглянулись, им всем понятно, я же, ощутив недоговоренность, деликатно промолчал. Хотя от меня вроде бы и нет больше тайн, но некоторые вещи я должен, видимо, понять сам. Но в глубине мозга отложилось: потенциал человеческих ресурсов достаточен для чего?
Кронберг сказал задумчиво:
— Главное, суметь продержаться Европе… В Европу я зачисляю и Штаты, понятно. А для этого нужно постоянно подбрасывать плебсу всякий цирцензес. Хлеба уже у всех хватает, как и пива, а цирцензес требуют еще и еще. Желательно, все более грандиозное… Юджин, наш дорогой Макгрегор говорит, что вы в любой момент готовы предложить что-то еще для отвлечения плебса от массовых выступлений?
— Конечно, — ответил я, не моргнув глазом.
Он прищурился.
— Например?
Я сказал неторопливо, формулируя на ходу, сейчас многое поставлено на карту:
— Можно организовать очень прогрессивное движение за легализацию зоофилии…
Гадес спросил недоверчиво:
— Это что же… с животными?
Я пожал плечами.
— А какая разница?
Штейн хохотнул.
— Юджин абсолютно прав! Какая разница?
Гадес повернулся к нему всем корпусом.
— Что ты имеешь в виду?
Штейн пояснил весело:
— Какая, говорю, разница, с какими животными трахаются эти животные? Вчера трахались только с самками своего вида, потом мы, чтобы чем-то занять их, разрешили им трахаться друг с другом… в смысле самец с самцом. Теперь только и разницы будет, как мудро предлагает наш самый юный член, что будут трахать коз, собак, овец и прочую живность. Какая разница, говорю и я, все равно животные с животными!
Гадес поморщился.
— За что я вас люблю, так за искренне людоедские высказывания. Как будто мы марсиане. Они такие же люди. Ну, почти.
Кронберг постучал по столу.
— Тихо-тихо. Итак, поступило предложение о легализации зоофилии. Юджин полагает, что это снимет на какое-то время напряженность в обществе, направит энергию в иное русло…
Макгрегор хохотнул, мы энергию в это «иное» русло направляем еще с сексуальной революции.
Кронберг смотрел на меня очень внимательно.
— Юджин, — проговорил он, — я в первую очередь поздравляю себя, что сумел заприметить вас. Вы нигде не высовываетесь, но работы ваши говорят сами за себя. Мне понравился ваш жесткий стиль.
Я пробормотал:
— Жесткий?
— Не удивляйтесь, я имею в виду выводы, к которым вы пришли. Вернее, даже не вы, а всякий читающий ваши работы непременно приходит к определенному мнению. В этом ваша сила.
Макгрегор посматривал на него лениво и вальяжно. Кронберг вообще посмотрел на одного, на другого, те ответили ему едва заметными кивками. Кронберг улыбнулся, я смотрел, как он сделал глоток шампанского, Макгрегор тоже смотрел с ожиданием.
Кронберг проговорил неспешно:
— Я рад, что наши мнения совпадают. Мне кажется, наш юный друг мыслит правильно. И все его работы… гм… в русле нашей доктрины.
Сердце мое начало стучать чаще. Вообще-то в другом случае я бы обиделся, какой же юный, почему с такой снисходительностью, но если правильно понимаю, тут нет никого моложе лет так это за девяносто, а кое-кто и очень здорово за, скорее здесь почти все под сотню, с этой пластической хирургией на глазок возраст не определишь, так что я в самом деле еще желторотый…
…но даже при моей желторотости я уже с ними вровень, пискнула глубоко спрятанная мысль. Держись, Юджин! Не раскрывайся.
Кронберг перевел взгляд на меня. В его глазах я видел сомнение, наконец он сказал с затруднением в голосе:
— Мы — старые волки, все повидали. А Юджин — молод, в нем еще много идеализма.
— Он ученый, — напомнил Макгрегор.
— И очень трезвый ученый, — добавил Штейн. — Ты сам говорил о выводах!
— Говорил, — согласился Кронберг, — но это абстрактные выводы. Одно дело говорить о древних египтянах, другое — о наших современниках.
Гадес подумал, сказал медленно:
— Мой голос — за.
Штейн сказал немедленно:
— Я уже сказал — за.
Кронберг, улыбаясь, произнес с удовольствием:
— Я — за. Поздравляю, Юджин!
Я спросил осторожно:
— С чем?
Все трое улыбались, вместо Кронберга ответил Макгрегор:
— С последним апом.
— Ого, — вырвалось у меня. — Как это… последним?
— Потому что последним, — сказал Макгрегор, улыбаясь.
— В самом деле, — заверил Кронберг. — Это немало. С этого дня для вас действительно не остается никаких тайн, Юджин. Я имею в виду, тайн в нашей организации.
