думает, живет себе и живет, вместо одного раза, как остальные, он нерестится каждую осень. И при пятом-шестом нересте молод так же, как и при первом!
Курировать работы над жемчужницей с лососем взялись Кольвиц с Бернсом, выяснив, что гормональные и прочие сдвиги при старении людей и лососей совпадают до сотых процента. Оба обещали быстрые и сенсационные результаты, и вскоре я узнал, что их статус повысился до А, а кабинеты переместились на два этажа вверх.
Сегодня Кронберг и Макгрегор шли через зал, оживленно беседуя, вдруг Кронберг поймал меня взглядом, что-то сказал Макгрегору, тот посмотрел на меня и засмеялся.
Я демонстративно проверил, застегнута ли ширинка. Макгрегор сказал весело:
— Кронберг уверен, что вы не любите негров! Это правда?
— Негров? — удивился я. — Да при чем тут негры?
— Ну, — сказал он, — а как вы оцениваете людей?
Я развел руками.
— По их работе. По интеллекту. По вкладу в прогресс.
Кронберг улыбнулся, похлопал меня по плечу.
— Видите, Макгрегор? Не удалась ваша провокация. Ум везде одинаков! У умных людей общие признаки, как и у всех дураков, несмотря на различие наций, одежд, языка, религий, даже взгляда на жизнь. Потому наша организация абсолютно интернациональна. Мы даже не знаем, кто из работающих в ней какой нации, веры или прочей допотопной дури.
Макгрегор добавил:
— Да никого это и не интересует, если честно.
— И Юджин, — сказал Кронберг с улыбкой, — конечно же, понимает, почему так.
Я зябко передернул плечами.
— Да, конечно. Когда Ноев ковчег отчалит, на его борту будут люди одной нации… в нашем понимании нации. В сингулярности исчезнут расовые различия уже потому, что не будет… бр-р-р, выговорить страшно!.. даже наших привычных тел.
Они измерили меня внимательными взглядами, словно взвешивали, насколько искренне я готов расстаться со своим мускулистым наколлагененным телом, Макгрегор сделал движение идти дальше, но Кронберг сказал мне спокойно:
— Теперь вы понимаете, почему не бьем тревогу, что население Индии, Китая и прочих слаборазвитых стран увеличивается с пугающей непосвященных скоростью?.. Пусть, нам нужны рабочие. Рабочие, техники, инженеры. Даже конструкторы. Чем их больше, тем шире основание пирамиды. Все равно фундаментальные науки развивают только в США и двух-трех институтах Европы. А для них и не требуется много… гм… населения в стране.
— Это потому что…
Я не договорил, горло сжали невидимые пальцы. Кронберг кивнул.
— Не бойтесь произносить такие слова вслух, — сказал он спокойно. — Конечно, в нашем кругу. Это потому, что мы не возьмем в сингулярность всю эту огромную кишащую массу. Взять их — это преступление. Не перед ними, конечно. Перед будущим. Которое определяем мы!
Они ушли, а я с облегчением выпустил воздух из груди. Черт, я же не раз слышал в нашей организации «…этих возьмем в сингулярность», «этих не возьмем», но воспринимал это как «…мы идем к победе коммунизма» или «мы повысим в следующем году вэвэпэ страны», то есть как нечто общее, а оказывается, что все говорилось буквально!
Я чувствовал озноб в теле и непривычную робость, а чтобы оробеть мне, тихому в манерах, но вообще-то наглому внутри, это надо издохнуть не одному стаду мамонтов. Итак, мы в самом деле планируем одни категории населения взять в сингулярность, других — оставить.
Вот именно эта операция и называется «Ноев ковчег». А мы определяем, кто чистые, кто нечистые. И если Ной брал тех и других поровну, то мы, по словам Кронберга, такой ошибки не повторим.
Я зажмурился, ударил себя кулаком в бок. Черт, я бы предпочел решать задачи любой сложности, скажем, по обузданию разбушевавшейся толпы, чем влезать в морально-этические проблемы. Мне даже про эвтаназию слушать не хочется, хотя умом я и понимаю доводы о ее целесообразности. Но то умом…
Большой минус большинства работ в том, что новооткрытые истины излагаются таким тяжелым и сложным для простого человека языком, что делают эти истины ему совершенно недоступными. А для специалистов, кто сам работает в близких областях, этот язык не кажется сложным, сами так излагают.
Ну, на простой народ нам наплевать, как я вижу, во всяком случае, его мнение в расчет не берем, но усложненное объяснение мешает и тем специалистам, которые хотели бы сохранить мозговую энергию на свои работы, а результаты чужих исследований получать в более удобоваримой форме.
Я старательно просматривал эти научные труды с чертежами, выкладками и формулами, пока не сумел изложить для себя и других, кому буду втемяшивать, в достаточно простой и понятной форме: все существа на Земле когда-то оказывались на грани гибели, и одни торопливо менялись в целях выживания, другие дохли. Когда началось глобальное потепление и пересыхали водоемы, одни рыбы дохли, другие научились дышать воздухом, а третьи наловчились переползать из пересыхающих озер в более просторные. А потом и вовсе — перебегать.
Они стали динозаврами, но, когда снова нависла гибель, одни смышленые полезли на деревья и, прыгая с одного на другое, сумели отрастить крылья, другие ухитрились вырастить шерсть и стать теплокровными. Остальные же погибли. У человека появилось то, что позволяет ему спастись при очередной надвигающейся катастрофе: от столкновения с астероидом, вспышки на Солнце или еще чего-то внешнего, — мышление. Мышление вывело его из пещер, и вот сейчас мышление обещает вывести даже из последней темницы: тела, в которое каждый из нас всажен намертво. Именно намертво, ибо покинуть его невозможно, а когда эта тюрьма разрушается от ветхости, мы погибаем под ее обломками.
Нами все еще движет инстинкт выживания, даже если развиваем не только науку и технику, а искусство или индустрию развлечений. Инстинкт выживания заставил самых живучих рыб полезть на берег, а потом и на деревья, так и сейчас инстинкт выживания заставит перейти в кремнийорганические тела, в то время как все остальные, подобно старым рыбам и динозаврам, останутся верны «человечности» и перемрут, подобно всем вымирающим видам.
Мы сейчас впервые начинаем понимать, что мы, люди, — это совсем не то, что наши тела. То есть наши человеческие тела — это то, в чем живем мы и что пока не в состоянии радикально изменить, тем более — не можем покинуть и остаться живыми, но самым продвинутым уже понятно, что это когда-то произойдет. Причем произойдет скоро. Быстрее, чем думают даже оптимисты.
Конечно, сейчас одна мысль о подобном вызывает ужас и отвращение у абсолютного большинства, но я уже усвоил, что большинство всегда не право, или даже: большинство не право всегда, так что мне абсолютно начхать на мнение футбольных фанатов, которых, конечно же, больше, чем академиков.
Да, я люблю и берегу свое тело, хорошо кормлю эту капризную сволочь, заботливо укрываю от холода, накачиваю мышцы и бегаю на тренажере, чтобы укрепить сердечную мышцу, но как только мне предложат тело на основе кремния, я возьму его без колебаний. Нет, как только появится возможность за любые деньги поменять мое жидкостное тело на цельнотвердое, что обещает хотя бы вдвое больше возможностей, я отдам все, чтобы заполучить его. А кремнийорганическое обещает возможностей не вдвое, а в миллионы, миллиарды раз больше.
Теперь понятно, почему все эти работы по нанотехнологиям ведутся чуть ли не втайне. Нет, втайне удержать такое невозможно, но можно создать завесу несерьезности и отдаленности, что все это будет реализовано — если еще будет! — в последующих поколениях, а сейчас, мол, веселитесь, ребята, жизнь хороша, вон новая группа клоунов вышла, вон новый экстремальный вид спорта придумали, а там и чемпионат мира по футболу близок, надо готовить команды болельщиков…
Потом, конечно, начнутся крики о святотатстве, о посягательстве на творение самого господа, забывая, что господь поручил перестройку человеческого организма самому человеку и сам проследил, как человек сделал обрезание своим детям, тем самым бог разрешил редактировать его творение, дабы это творение росло и умнело, развивалось, менялось, перестраивалось…
На самом деле человек уже втихую превращается в киборга, только пока что это не воспринимается как киборгизация, хотя на самом деле все именно так: вставные челюсти, клапаны сердца, пластмассовые
