показывает подчинение всеми движениями хвоста, спины, прогибом в холке и ритуальной пляской.
Я взял трубку, дежурный техник ответил: «Слушаю», я поинтересовался:
– Есть картинки с места боев? Давайте.
Большой экран пошел искорками, но ничего не происходило, только слышался тяжелый рев моторов, за столом задвигался Новодворский и процедил сквозь зубы:
– Варварство! На мирных ни в чем не повинных людей… с танками?
Целую минуту мелькали силуэты громадных машин, затем в комнате раздался тяжелый грохот, громче загремели танковые гусеницы, а кроме того, послышался зубодробящий рев пролетающих вертолетов.
Картинка исчезла, затем без всякого перехода вдали красное зарево пожара, а в свете прожекторов развороченное бетонное укрепление, несколько тел, у одного оторвана голова, под всеми темные лужи крови. Незнакомый голос хрипло прокричал:
– Захвачен дот, все двенадцать боевиков уничтожены! Подбит один наш бронетранспортер, двое ранены…
– Дот, – сказал Убийло громко. – Вот видите?
Следующая картинка уже на рассвете, восток озарен алым, но все равно лучи мощных фонариков высвечивают разрушенное укрепление, распростертые тела, четверо стоят со связанными руками, спецназовец упер одному ствол автомата в горло и кричат страшным голосом:
– Говори!.. Говори, сволочь, иначе убью как собаку и заверну в свиную шкуру!
Пленный поднял голову, половину лица закрывает темный кровоподтек, ответил злым сорванным голосом:
– Аллах велик, все в его руке. Я, Ахмед Закир-бек, командир отделения, мы здесь держали оборону. Аллах все видит, как мы держались, он примет своих верных воинов в свой сад. А теперь стреляй, свинья! Все равно твоя Россия будет у нас сосать…
Короткая очередь отшвырнула его к стене. Он еще сползал по стене, а боец остервенело бил его ногами в голову, пока не размозжил, как тыкву.
Новодворский ахнул:
– Какое варварство! Так с военнопленным!
Громов удивился:
– Откуда военнопленные? Разве Россия с кем-то воюет?
– Ну даже просто с арестованными, – сказал Новодворский гневно. – Даже с подозреваемым! Ведь пока не доказана вина, человек невиновен! Где его адвокаты?
Громов хмыкнул:
– Если просто арестованные, тогда это не ко мне.
Сигуранцев кивнул:
– Да, это больше ко мне. Хотя, может быть, больше к Босенко.
Босенко за происходящим на экране наблюдал с холодным равнодушием, пожал плечами:
– Вина уже в том, что такое сказал про Россию. А то, что стрелял в наших солдат, что подбил бэтээр, – меньшее зло. Полагаю, что пора начинать отстреливать и остальных… Вы понимаете, о ком я говорю?
Новодворский проглотил реплику, но взгляд, который бросил на Босенко, не предвещал ничего хорошего. «Дай только сесть в президентское кресло, – говорил его взгляд, – в тот же день штатовские коммандос наденут на тебя наручники».
Уже на всех трех экранах сменялись кадры, снятые камерами высокого разрешения. В район боев, так упорно называли нашу операцию, корреспондентов еще не допускают, хотя, по словам Карашахина, смишники набежали и размахивают заявками под окнами канцелярии. Крупнейшие агентства еще не успели прислать запросы на посещение Рязанской области, но вот-вот от них поступят, да не просто запросы, смишники наглеют с каждым днем, у них просьбы давно превратились в требования, Карашахин время от времени исчезал из кабинета, принимал гонцов от телестудий, обещал подумать, посоветоваться, ведь если кто-то из корреспондентов погибнет, попав во время маневров под танк, то винить будут русские войска, а не самого корреспондента, так что лучше погодить, чтобы отправить представителей прессы под охраной и с сопровождением.
Громов, Сигуранцев и Босенко и раньше держались обособленной группкой, теперь дистанция между ними и остальными удвоилась, однако разрослась группа: Павлов, Шандырин, Забайкалец, к ним присоединился робкий Каганов, затем Убийло, а Башмет вовсю старался дистанцироваться от тающей группировки Новодворского.
Каждые сорок минут на мой стол опускалась папка с одним-единственным листком. Карашахин отходил почти что на цыпочках, разговоров и расспросов избегал, исчезал из кабинета, как тень отца Гамлета.
На листке сменялись только цифры, а графы оставались те же: количество убитых, раненых, стычек. Танки Громова утюжили развалины, вертолеты зависали над каждым подозрительным местом, по линю стремительно соскальзывали парни в бронежилетах, быстрые и ловкие, ничуть кобызам не уступают, но сердце мое сжималось в горечи: у нас такие только элитные войска, их капля в сером море портяночников, а кобызы все – элита…
Совещание закончилось, но министры по одному и по двое снова возвращались, у всех находились вопросы, Босенко исчез, на него ляжет основная нагрузка после того, как Громов выведет танки, а Сигуранцев уберет элитные части спецназа ГРУ, Громов и Сигуранцев тоже исчезали, но возвращались, будто не решались оставить меня одного во враждебном окружении без поддержки.
Может, сказал внутренний голос, это все-таки ошибка, вдруг не надо так дико, варварски, пещерно? Ведь мы – один человеческий род, без разделения на русских, кобызов, украинцев. Даже без разделения на белых, черных, желтых и краснокожих. Ведь все – один вид, вид человека… ну не будет русских, будут
