Сотрудники секретных служб почтительно вставали, я морщился, они тут же плюхались обратно, президент не любит, чтобы их замечали, это не предыдущий, который млел от счастья, когда его встречали чуть ли не земными поклонами.
На выходе начальник смены спросил испуганно:
– Выезд?
– Нет-нет, – успокоил я. – Посмотрим со стены.
Он вздохнул с облегчением, на высокой Кремлевской стене не так опасно, разве что какой-то маньяк сумеет пронести снайперскую винтовку в дом, а потом, открыв окно, попытается поймать меня в прицел, но все окна, выходящие на Красную площадь, положено держать закрытыми, и едва где-то отворится, сразу привлекая внимание, туда будет нацелено с десяток стволов, а то и ракетная установка.
Воздух свежий, недавно прошел дождь, брусчатка блестит, серые затертые камни оволшебнились: красные, синие, желтые вкрапления стали заметными, некоторые булыжники вообще кажутся глыбами льда, где в глубине вморожены золотые самородки, изумруды и рубины всех цветов и оттенков, агаты и множество драгоценных камней.
По камням уже побежали муравьи, спеша прорыть между ними новые норы, пока земля влажная, легко копаемая, надо расшириться, захватить территории, новые участки корма, вытеснить соседей.
Я поднялся первым, отпихнув Карашахина, он все не мог решить, ему ли идти, прикрывая грудью президента, или же из почтительности пропустить впереди себя. Ветер подул в лицо сильнее, все-таки Кремлевская стена защищает. Пространство между Покровским собором и почти до самого Исторического музея заполнено гудящей толпой, а с той стороны упирается в здание ГУМа. В разных концах площади гремят мегафоны, наконец с той стороны площади остановился грузовик, весь в цветах российского флага, оттуда звучит музыка, напоминая детство, когда вот так же здесь проходили первомайские праздники…
– Ну и как вам это? – спросил Карашахин брезгливо.
– Да никак, – ответил я раздраженно. – Подождем, посмотрим.
На площади, разогретые водочкой, красноморденькие мужички все веселее размахивали флагами. Грузовичок медленно протискивался в середину, наконец занял удобное место, остановился, музыка прервалась, послышалось мощное дыхание, затем сильный, хорошо поставленный голос:
– Дорогие друзья!.. Я не смогу назвать вас господами, господа сидят в Кремле и на наших шеях, пьют нашу кровь, но не рискну и называть товарищами, не по дороге нам с некоторыми из товарищей… Друзья!.. Вот уже…
Морщась, я слушал бред про коррумпированное беспомощное правительство, про разворованную страну, про бедный рабочий класс, что выброшен на улицы, голодает без работы, готов подаваться в криминальные структуры…
Карашахин сказал рядом нервно:
– Ага, так вас и ждут в криминальных структурах. Идите, идите…
– Не глумись над рабочим классом, – сказал я хмуро.
– Да какой же это рабочий класс? Рабочие все сейчас на работе, день-то не выходной!.. И время еще рабочее…
– Предусмотрено, – буркнул я.
– Меры?
– Адекватные меры, – уточнил я.
Он нервно поежился.
– Ох, что-то меня корежит. От гомосеков только подумали чиститься, и то сколько крику заранее!
– Надеюсь, – ответил я с неуверенностью, – обойдется без крови.
– А если нет?
– Тогда прольем. Их на земле семь миллиардов.
Оратор вошел в раж, уже не выкрикивал лозунги, а хрипел в микрофон, едва не грыз его зубами. Но толпа орала восторженно, над головами взлетали пустые банки из-под пива. На машину взобрался «человек из народа», оратор протянул руку, помогая взобраться, белый лист затрепетал в высоко вскинутой руке.
– Вот!.. Вот требования рабочих, что собрались здесь!.. Мы выражаем мнение всего рабочего класса!.. К экономическим требованиям наконец-то прибавились и политические!.. Наше терпение лопнуло!.. Мы требуем отставки правительства, изменения курса в сторону сближения с Западом!.. Только так получим богатые инвестиции…
– …и снова пропьем, – добавил Карашахин в тон.
Я тронул пуговицу под горлом и сказал негромко:
– Пора.
На площади не сразу обратили внимание, что из ворот Спасской башни вышло несколько человек министерского облика, то есть толстые, солидные, уверенные, хорошо одетые, все пошли на толпу уверенно, словно та не из человеческих тел, а из тумана, и как ни разогреты водочкой мужички, но никакой разгул демократии не успел и не сумел вытравить до конца нехороший страх перед властью, перед ними расступались, не пришлось даже останавливаться или проталкиваться.
Перед грузовичком стало понятно, что только один – власть, остальные не больше чем телохранители, а этот, который власть, быстро и ловко вскочил на борт, небрежно отпихнул плечом говоруна, тот не осмелился противиться, я увидел розовое и всегда довольное лицо Шандырина.
Он вскинул руку, призывая к молчанию, лишний жест, и так гробовая тишина, в другой руке появился не лист, а целая стопка листков.
