– Не знаю еще… Но свой уголок должна иметь каждая тварь. Если его нет – помрет, как ни корми. Так что пусть пока…
– Пока?
– Да, пока.
– Но до каких пор «пока»?
– Не знаю, Мария.
Он медленно прошел мимо полыньи, пробуя лед, «лесенкой» взобрался на противоположный берег. Вот здесь встретил весной уже ожившего зубаря, когда тот не уступил дорогу… А теперь их целая куча.
Вечером, когда вернулись и ужинали в жарко натопленной хате, Мария вдруг сказала:
– А что будем с ними делать?
– С кем? – спросил Савелий, прикинувшись непонимающим. Ставили капканы, видели шатуна, спугнули стадо свиней, приметили лежки оленей – событий много, мог и не понять.
– С зубарями твоими, с кем еще!
– Знаешь, Мария… Почему мы с ними что-то должны делать? Живут себе, ну и пусть живут.
Мария всплеснула руками:
– Ты что же, исусиком прикидываешься? Они ж не просто живут, они нашу рыбу жрут!
Савелий медленно хлебал борщ. Мария и зимой готовила так, что из щелей наружу перли настоящие летние запахи свежих овощей, в это время все зверье знало, что можно на ушах ходить вокруг дома, в окна заглядывать – охотник ложку не бросит.
– Нашу? – переспросил он медленно. – Какая ж она наша, когда в реке!
– А чья, уже зубарина?
– Не наша, но и не зубарина. Она… природнина. А мы вместе с зубарями ее ловим и пользуем. Хватает пока.
– Мы – это мы! – закипятилась Мария. – Зубари… Какая от них польза?
– Они ж только появились, а тебе сразу пользу… Мы вон сколько тысяч лет топчем землю, а польза от нас где? Зубари ж климат не портят, реки вспять не повертают, с ракетами ни-ни-ни… Вон в пингвинах дуст находят, это опять мы нашкодили, а не зубари.
– Так что ж нам, вешаться? Пусть вместо нас зубари?
– Зачем так… Места всем хватает, если не рвать друг друга за глотки. А вред… И от зубарей какой-то прок есть наверняка. Всякая тварь, что землю топчет, по деревьям скачет или в воде плещет, пользу несет.
Мария грозно остановилась посреди комнаты, уперла руки в бока:
– Не виляй! Какую пользу несут зубари?
– Опять за рыбу гроши. Пожить нужно, понаблюдать… Да и то можно обмишулиться.
Мария отмахнулась, сердито бросила уже из другой комнаты:
– А их пока столько наплодится, что потом и армия не перебьет. Нас сожрут и все окрест!
Дверь за ней бухнула, задрожали стекла. Савелий раздраженно отпихнул миску. В сарае отыскалась работа, ненадолго забылся, но тяжелый осадок остался, загустел, разросся, начал колоть, как крупный песок в сапоге, перерос в тревогу.
Разделав шкурки, распял их на стене. Вроде бы порядок… Осталось подпереть дверь колом, можно возвращаться в дом.
В комнате над столом фотографии веером. Дед, бабушка, отец и мать Марии, его родители… А вот дети: сыны, что первыми оперились и упорхнули в город, на лесосплав, в армию, и дочка, что уже третий год студентничает в областном центре…
Савелий зябко передернул плечами. На миг представилось, что дети здесь, в доме. Вот выбегают, там солнце, трава, несутся к речке, с визгом прыгают в воду…
Карабин сам прыгнул в руку. Савелий одним движением подхватил запасную обойму, толкнул дверь. Мороз ожег кожу, но Савелий сам был налит тяжелым огнем. Лыжня стремительно, обрадованно даже повела через лес.
Мария ждала его час за часом, наконец, растревожившись, стала собираться сама. Патроны для двустволки отобрала только с жаканами, с которыми Савелий ходил на медведей, быстро оделась.
Уже взялась за дверную ручку, когда заметила через окно знакомую фигуру на лыжах. Савелий шел тяжело. Она успела раздеться, даже поставила на плиту разогревать борщ.
Савелий ввалился неловко, карабин не повесил, бросил на лавку. Мария бросилась к мужу. Лицо Савелия было смертельно усталое.
– Не тронул? – спросила Мария.
– Нет.
– Почему? Ты ж было решил… Я видела!
Он поймал ее за руку, усадил. Тяжелая ладонь опустилась ей на затылок. Над ухом прозвучал его усталый голос, глубокий, грустный:
