Теперь было видно, что столб вовсе не столб, а весь из множества тонких столбов, тесно прижатых один к другому, словно пучок прозрачного камыша, а в полых стеблях вверх уносится из недр земли страшный ядовитый жар, что иначе сжег бы ее внутренности.
До столба оставалось еще верст пять, если не больше, но Придон чувствовал, что не в человеческих силах приблизиться хотя бы на сотню шагов и остаться в мире живых. Видно, что дальше земля в трещинах. Чем ближе к странному столбу огня – тем трещины глубже и шире, а вокруг той плиты, из которой бьет лиловый столб, могучие пласты земли двигаются, как мелкие льдины в ледоход, только вместо грязной воды проглядывает багровое всесжигающее месиво.
Конь вздрагивал, нервно прядал ушами. Придон потрепал по шее, конская грива взмокла, несмотря на сухой горячий воздух.
– Я понимаю, – сказал он, – тебе жаждется рассмотреть поближе, но мы торопимся. Как-нибудь в другой раз.
За спиной хмыкнул Тур.
– Я бы такого любопытного коня, – начал он, но оборвал себя на полуслове, махнул рукой и с силой повернул морду своего коня вслед за Придоном.
Глава 15
Придон ощутил, что его губы шевелятся не то в ритм скачки, не то в унисон с ветром… Нет, это не губы шевелятся, а слова выталкиваются, выстреливаются в особом ритме, где есть и конский бег, и встречный ветер, и запах трав, и сердца боль…
С губ слетали не столько слова, сколько лохматые обрывки слов, неясное бормотание. Он сам прислушался к себе, словно к другому человеку: не волхв ли пробудился в нем, ищет могучие заклятия? Слова такие же неразборчивые, горячечные, в них ритм, будто летит на огненном коне встречь урагану… нет, под ним уже не конь, а дикий тур, что норовит сбросить с хребта…
Бормотание стало громче. Он поразился настолько, что тот, внутренний Придон смутился и умолк, он же тоже воин, внутри воин, везде воин от макушки до кончиков ногтей ног, суровый и сильный воин, нещадный к врагам…
…но этот нещадный только что бормотал не заклятия… нет, все-таки заклятия, но особые заклятия, которыми не горы рушат, а пытаются пробить каменную скорлупу вокруг сердца другого человека.
Он затих, ехал медленно, вслушивался в себя. Очень робко тот Придон, что внутри, снова заговорил, тихо и нежно. Губы задвигались, Придон с удивлением ощутил, как с них начали слетать слова, разрозненные, скомканные, но горячие, словно капли раскаленного металла, падающие с молота кузнеца.
– Что же это со мной? – прошептал он в страхе. – Я становлюсь безумным… Когда с синего неба солнечный свет – я думаю о тебе, любимая, и когда тучи и дождь – я тоже думаю о тебе! Когда ночь, когда звезды от края до края, я думаю о тебе, моя любимая! И когда утренняя заря улыбается миру, я думаю о тебе, любимая! И в жаркий день, и в холодную ночь, и в дороге, и за столом – только о тебе я думаю. Если вижу, как по небу плывут белокрылые птицы, я думаю о тебе, и когда низко над землей проносятся черные стрижи, мои мысли тоже о тебе… Почему так? Что за безумие?
По земле проплыла размытая тень. Он инстинктивно вскинул голову. В далеком синем небе неспешно плыл не то дракон, не то огромный рух, а то и Стратим-птица, от взмахов крыльев которой на море поднимается буря. Высокое перистое облачко скрыло на миг летящее существо, давая Придону оценить расстояние. По спине пробежали мурашки, орлы даже из-за облаков различают на земле самую мелкую мышь, а этот зверь наверняка заметил его, оценил… но все же, несмотря на запах сладкого человеческого мяса, решил не бросаться на существо, плечи которого блестят, как обкатанные морем валуны, а возле руки – острое копье и боевой топор.
Тур тоже взглянул на небо, губы его презрительно скривились.
– Привал!.. Кони устали.
– Мог бы и меня пожалеть, – буркнул Олекса. – Брат я тебе или не брат?
Тур подумал, почесал в затылке.
– Надо бы мамку спросить… Но, думаешь, правду скажет?
Придон расседлал коней, вода в ручейке обожгла кожу. Коней сперва поводил по кругу, пока остыли, а с ними напился еще раз.
Олекса и Тур уже жарили на углях мясо. Придон взял машинально, взгляд невольно обратился к небу, словно молился, но на самом деле высматривал дракона. Тот парил страшный и неподвижный, широко раскинув крылья, прикидывался неопасным коршуном.
Все же Придон ощутил, как вытянутые ноги напряглись, готовые метнуть тело вправо или влево, но чтобы руки могли бить, колоть и рвать врага на части. В груди гулко-гулко застучало сердце.
Одной рукой он все еще держал корку хлеба с горячим мясом, но другая рука стиснула древко копья. При всей своей мужской силе внезапно ощутилась беспомощность, ибо с таким зверем не сойдешься грудь в грудь. Дракон прихлопнет когтистой лапой, вобьет в землю, расплющит, а ты разве что сумеешь сковырнуть чешуйку с его брюха.
Тур со злостью ударил кулаком по земле. Под удар попался камень, Придон не поверил глазам, булыжник до половины погрузился в землю, сухую и прокаленную солнцем землю.
– Сволочи, – прорычал Тур. – Дикие!.. Ни черта!.. Это колдуны напускают.
Олекса тоже, держа мясо в обеих руках, неотрывно следил за улетающим чудовищем. В глазах горела холодная ненависть.
– Конечно, колдуны, – ответил он, однако, ровным голосом, в котором зажатой в кулак страсти было больше, чем в злом крике Тура. – А если и не колдуны, то все равно…
Придон встал, сел, снова встал, ибо сердце колотится, раскачивает тело, как бревно тарана раскачивает осадную башню от крыши до колес. Ярость и унижение странно смешивалось с завистью к тем, кто летает на таких страшных и великолепных зверях.
