Киевские дружинники разом ухватились за луки. Более рослые, чем печенеги, массивные, они и луки себе делали под стать: почти вдвое больше печенежских, стрелы точно вдвое, бьют прицельно, дальше.
Сейчас все так же разом выхватывали стрелы из заплечных колчанов, бросали на тетиву и, резко выбросив вперед руку с древком лука, отпускали оперенные концы. Печенеги, сцепив зубы, стремились поскорее миновать этот дождь стрел. Стрелять и они умеют, в чем-то лучше славян, но их луки поневоле короче и легче, стрелы – тоже, все-таки стреляют с коней, не с земли. Славянские стрелы всегда бьют дальше, и этим кияне воспользовались сразу…
Тяжелые стрелы били в головы, лица, поражали коней. Раненые хватались за поводья, стараясь удержаться в седлах – затопчут, но кони падали, бились в судорогах, взбрыкивали, мешая другим. Падали всадники, а кони рушились на землю уже десятками. Воздух сотрясал дикий лошадиный крик страха и боли, вопли людей.
Кияне торопливо выпускали стрелу за стрелой, уже не прицельно, а в эту несущуюся на них конную лавину. Падали как передние всадники, так и в середине лавы, падали уже сотнями, валились в кровавую кашу, остальные кони спотыкались о тела упавших, падали и калечились, увеча и седоков. Над полем стоял многоголосый крик страдания и боли.
Передние ряды, где из каждого десятка осталось не больше двух-трех человек, замедлили бег, стали придерживать коней, ожидая остальных. Кияне снова как-то разом вскинули к небу луки. Воздух грозно гудел, словно с неба падала туча железных шмелей.
Жужубун, стиснув губы, видел, как солнце померкло, а темная туча стрел по дуге пошла вниз. Даже на холме слышно было как стучат о щиты, но какой удалец успевал поймать две-три стрелы в щит, получал еще две в ноги, а пронзенный стрелами конь тут же с жалобным ржанием валился на бок.
– Они их побили стрелами! – закричал кто-то за спиной Жужубуна. – Позволь, я поведу своих людей!
– И ляжешь вместе с ними, – ответил Жужубун резко.
– Но, хан…
– Верховный!
– Но, верховный хан! Они все гибнут…
– Уже погибли, – ответил Жужубун угрюмо. – Помочь не успеешь, только повторишь их судьбу.
Оставшиеся в живых печенеги Редужая ухватились за луки. Стрелы взвились частые, но Жужубун с бессильной злостью видел, что лучше бы так и мчаться в бой с саблями в руках… Не надо останавливаться, видно же, какие жалкие соломинки летят навстречу железной туче со стороны киян! Они еще хороши против таких же степняков, у которых все доспехи – это дырявый халат, но не против окованных железом щитов и железных доспехов.
Кияне, как он видел, даже не закрывались щитами. Один или два откинулись на конях, получив удар стрелой в лицо, зато на месте огромного отряда отважного Редужая уже сплошное месиво бьющихся в агонии коней, кричащих в муках людей, застывших тел, густо утыканных длинными стрелами.
– Это была проверка, – сказал Жужубун резко. – Редужай пожертвовал собой, разведав силы киян. Не забывайте, что это всего лишь одиннадцатая часть наших войск сейчас… и тысячная, когда подойдут все силы!
Не оборачиваясь, ловил разговоры. Голоса все еще потрясенные – слишком легко кияне перебили отборный отряд, но с другой стороны, верховный хан прав: Редужай сам напросился на схватку. Жужубун его не посылал. А когда пошлет в бой сам мудрый воитель Жужубун, тогда будут киян бить точно так же, как те побили отважного, но не очень умелого Редужая…
Киевские дружинники постояли еще некоторое время, словно утверждая победу, затем разом развернули коней и умело, не создавая толчеи, втянулись в ворота крепости.
Створки захлопнулись, на стене народу стало еще больше. Многие грозились кулаками, делали непристойные жесты, так свойственные черному люду. Жужубун смотрел со спокойным хладнокровием. Силы города конечны, а Степи – нет. Рано или поздно любой город начинает страдать от недостатка еды и воды, от нехватки людей, что все же погибают на стенах.
Что ж, он возьмет их город намного раньше. Как только подвезут стенобитные машины, он отрубит стены, а его воинство ворвется в город…
Солнце поднялось за плечами выше. Ворота Киева заблестели, словно в самом деле выкованы из чистого злата. Жужубун всматривался в них пристально, как вдруг створки, словно повинуясь взору, послушно раздвинулись.
Выехал рослый всадник на огромном коне. Створки тут же закрылись. Степные удальцы помчались в его сторону, на ходу выдергивая сабли. Кто-то начал размахивать над головой арканом.
Всадник пустил коня легкой рысью в сторону холма. Удальцы налетели кучей, всадник легко отмахнулся. Жужубун не поверил глазам: сразу двое вылетели из седел. Конь всадника перешел на галоп. За спиной Жужубуна тревожно задвигались телохранители, выдвинулись вперед.
– Нет, – сказал Жужубун. – Кто бы этот богатырь ни был, он хочет говорить.
Всадник держался в седле легко, словно степняк, но доспехи на нем блистали дорогие, ромейские, только шлем русский да конь не степной, а крупный, как арабский скакун, дорогой и явно неутомим в скачке.
На холм конь поднимался так же легко, как и несся по равнине. Жужубун всматривался в молодое безусое лицо богатыря. Сердце застучало тревожно и счастливо. Он боялся поверить глазам, ведь это его собственное лицо, только на тридцать лет моложе…
Всадник придержал коня, подъехал шагом. Телохранители застыли с обнаженными саблями, Жужубун видел, как они бросают быстрые взгляды то на него, то на молодого героя.
– Сын мой, – вырвался из груди Жужубуна крик. – Сын!
Богатырь улыбнулся, словно солнце осветило его хмурое лицо. Они раскинули руки, обнялись, не слезая
