трут при купании коней.
– А где же баня? – спросила она высокомерно, скрывая страх.
– Мы, русы, не моемся в банях, – ответил Ингвар гордо.
Она ахнула, не сумела скрыть удивление:
– А как же…
– Для этого есть тазы, корыта, – объяснил Ингвар сердито. – В конце концов, мы всегда мылись прямо в морских волнах! А кто жил на берегах рек и озер, мылся там. А строить эти домики из бревен… ну, бани, только для того, чтобы помыться, – дурь. Дурь и невежество.
Она смотрела на них, не находя слов. Рудый, что прислушивался к их разговору внимательно, тут же влез:
– Княгиня, пусть это будет единственная разница между нашими народами. Давай я тебе расскажу случай. Идет как-то ваш Иваш с березовым веником под мышкой, как у вас водится, увидел Асмунда… а его любят даже славяне, он как конь – здоровый, и зубы, как у медведя, но не кусается… Ага, увидел и кричит: «Асмунд, пойдем в баньку!» А тот отвечает гордо, как положено благородному русу: «Нет, мы, русы, привыкли мыться прямо в озере!» Иваш кивнул, говорит уважительно: «Да, это здорово. Ну а зимой же как?»
Ольха, несмотря на дрожь во всем теле, ощутила, что невольно ждет ответа. Рудый сделал паузу, с пренебрежением пожал плечами, подражая грузному воеводе:
– Да сколько той зимы?
Ольха от неожиданности прыснула, не удержалась, засмеялась во весь голос. Ингвар вздрогнул, втянул голову в плечи, будто его ударили между лопаток. Ольху поразила смесь выражений на его лице. Будто и обрадовался, услышав ее редкий смех, даже с благодарностью взглянул на Рудого, но была в том взгляде и жгучая зависть.
Рудый крутнулся на каблуке, вокруг него ширилось такое мощное облачко хмельного, что Ольха ощутила, как пьянеет. Испуганно посмотрела на него, на Ингвара, и Рудый тут же сказал в пространство:
– Что-то у вас скучно… Пойду в самом деле вниз. Говоришь, там не одна только Бузина ждет? Ингвар, ты не спеши, не спеши! Сторожи пленницу, а я там то да се, слово по слову, хвостом по столу…
Он удалился, подмигнув Ольхе. Шутками и ужимками он на воеводу был не больше похож, чем свинья на коня; только глядя в удаляющуюся спину, Ольха видела и мощные бугры мышц, и широкие плечи, и стянутый тугими мускулами пояс, а двигается, как лесной зверь, который чует, что делается не только впереди и сбоку, но и за спиной.
А девки тем временем в огромное деревянное корыто лили горячую и холодную воду, смешивали, бросали туда пахучие травы. Ингвар стоял, прислонившись к дверному косяку. Ольха зачерпнула ладошками из лохани холодной воды, плеснула себе в лицо, зажмурилась. Капельки повисли на ресницах, блестели на щеках. Одна сорвалась с оттопыренной губы, Ингвар видел, как она падает, блестя в солнечном луче, и у него было непроизвольное желание подхватить, самому поймать на губы, ощутить ее сладость.
Ольха старалась не обращать внимания на Ингвара, если можно не обращать внимания на человека, чей взор ощущает так же четко, как раньше ощущала его руки. Даже от его взгляда у нее по телу идет теплая волна!
Ингвар стиснул кулаки. Она стоит, ничего не подозревая, против окна, солнечный луч пронизывает ее платье насквозь. Он видит каждый изгиб ее тела. Внутри заныло от сладкой боли. Он пытался напомнить себе о ее клятве убить его, но сердце ныло слишком сладко и больно, и ему было безразлично, убьет она его когда-нибудь или он сгинет, как пес, в этих лесах сам. Главное, сейчас видеть ее.
Ольха не могла понять причину злого триумфа в его глазах, словно он видел то, о чем она не подозревала. Она даже провела ладонью по губам, не прилипли ли крошки, потом решила, что губы ее слишком распухли и потемнели… нет, он смотрит на ее тело!
Наконец, сообразив, она ощутила, как горячая кровь прилила к щекам, залила шею. Рассердившись, сказала сердито:
– Если здесь и купаются под присмотром мужчин, то я лучше останусь немытой!
Голос Ингвара был сиплый, натужный, словно после жаркой бани напился холодного молока:
– Конечно, если ноги кривые…
Ключница оборвала сурово:
– Воевода! Даже если эта женщина твоя пленница, жди за дверью. Я отвечаю за нее. Отсюда никуда не денется.
– А если денется?
– Твой меч – моя голова с плеч.
– Нужна мне твоя голова, – сказал Ингвар с досадой.
Он был уже на пороге, когда вдогонку ударило ехидное:
– Будто не видно, чья голова тебе надобна. Да и не голова вовсе.
Он зло хрястнул дверью. В коридоре отослал стражей, остался вместо них. За дверью слышался шум льющейся воды, женские взвизги. Наконец донесся ее чуть печальный смех – нежный, звонкий, пробивающий все кольчуги, панцири души, поражающий прямо в сердце. Заныло, он и сквозь дверь видел ее тело, видел, как она сидит в корыте, а девки льют на нее воду, расчесывают ей волосы, моют и трут ее нежную спину.
У него пальцы задергались, от кончиков пошло жжение, прокатилось по рукам и снова укололо сердце. Он выругался, едва ли не бегом бросился прочь от проклятой двери.
Уже снизу послал стражей, велел не спускать глаз с двери. А еще двух погнал сторожить окна со
