Никто спорить не стал, собрали кувшины и ушли, оставив только на краях бадьи пару тряпочек, а на табуреточке большое белое полотенце, ноздреватые комочки пемзы, пучки странных сильно пахнущих трав.
Она отмывалась долго и тщательно, тряпочки оказались шероховатые, прекрасно сдирающие грязь и пот, а вода от трав стала мягкой, нежной, все тело жадно вбирало новые незнакомые запахи. Она терла с наслаждением, кожа раскраснелась, остатки напряжения ушли, стало настолько легко и привольно, что едва не заснула, разомлев от блаженства. Опомнилась, по телу прошла тревога: может, в самом деле спала, а сейчас кто-то придет, с этой стороны двери запора нет, это же не комната, а тюрьма, поспешно выбралась, а растиралась с такой быстротой, что оставила мокрой спину.
По ту сторону двери послышались шаги. Она с сильно бьющимся сердцем сунула голову в рубашку и влезла в кожаные штаны, едва успела застегнуть ремень, как в дверь постучали. Она не поняла, что означает этот стук, может быть, с той стороны приколачивают светильник, вскинула брови, ждала в напряженном ожидании. Стук повторился, затем снова тишина. Ей показалось, что она слышит дыхание. Отошла от двери подальше, отвернулась и стала смотреть в окно. На всякий случай подергала решетку, может, слабо закреплена, это же строили ленивые куявы, у которых все из рук валится, но решетка устояла, тогда прильнула к ней носом и старалась рассмотреть мир по ту сторону.
Из ее окна видна только часть площади, люди как люди, ничего необычного, от двери раздался скрип, пахнуло свежим воздухом. Порог переступил Иггельд. На нем широкая свободная рубашка, на груди распахнута, обнажая широкие выпуклые мышцы, и, если еще осталась повязка, то никто ее не видел, не расспрашивал, и ему не приходится врать. Признаться, что ранила женщина, наверное, позорно даже куяву. Сам Иггельд раскраснелся, что для его бледного лица необычно, глаза блестят, а когда подошел ближе, она ощутила терпкий запах вина.
– Я уже велел сообщить артанам, – заявил он весело, – что у меня знатная артанка. Имя не называет, но, судя по тому, что везла, особа важная. Пусть думают!
Он смотрел на нее сверху вниз, в серых глазах прыгали искорки, явно от светильника рядом на стене, она без страха взглянула снизу, поинтересовалась сухо:
– О чем?
Он ухмыльнулся.
– О чем хотят. То ли выкупить, то ли выменять на куявских пленников.
Она покачала головой, произнесла с брезгливой жалостью:
– А ты дурак. Все артане готовы умереть бестрепетно. Женщины и дети – тоже. Никто и не подумает меня выкупать, попавший в плен должен покончить с собой.
Он насторожился, быстро взглянул на нее.
– Я не хотел бы…
– Пока я еще не решила, – ответила она на его невысказанный вопрос, – как поступить. То ли сжечь здесь все, а потом уйти, то ли перебить всех, а потом удалиться.
Он расхохотался, принимая за шутку, но ее лицо оставалось спокойным. Смех наконец замер на его губах, он нахмурился, произнес раздраженно:
– Как же, знаменитая гордость артан! Никогда не признаются, что проиграли. Даже покончить с собой, по-вашему, это победа… Странная какая-то победа! Не могло бы все артанское войско красиво покончить с собой? Вот победа так победа!
Иггельд говорил громко, жестикулировал, лицо покраснело еще больше. Блестка смотрела с холодным любопытством, так ей казалось, куявы – свиньи, а когда пьют – то это пьяные и грязные свиньи, самое худшее, что только может быть с человеком. Творец создал виноград, а кто-то из падших ангелов придумал, как его испортить, превратив в безумящий напиток. Потому будь благословен виноград и будь проклято вино. И да будут истреблены все, кто пьет вино, кто ест свинину, кто поклоняется созданиям нечистых – драконам, дивам, оборотням, вурдалакам.
В его блестящих от вина глазах промелькнул внезапный гнев. Он сделал еще шаг, она отступила и уперлась спиной в каменную стену. Приходилось смотреть снизу вверх в его лицо, чтобы не видеть обнаженную грудь, когда мужчина обнажен до пояса, то это его боевой наряд, а если вот так, с распахнутой рубахой, то это почти непристойно.
– Ты просто глуп, – повторила она.
– Ты это уже говорила, – возразил он. – Новое придумать не можешь?
Блестка холодно смолчала. От его тела шел жар, по ее коже пробежали крохотные лапки, словно промчались встревоженные муравьи. Иггельд широко ухмыльнулся.
– Я знаю, – сказал он громко и зловеще, – что может сломить гордость артанки.
Она напряглась, ощетинилась, готовая драться.
– Что?
– Женщина-воин, – сказал Иггельд с непонятной интонацией, – умеющая ткнуть ножом так, что моя стальная кольчуга пропустила лезвие, будто не кольчуга, а тонкая рубашка… но если я пущу слух, что мы спим в одной постели?
Блестка отшатнулась, глаза ее вылезли на лоб.
– Ч-что?
Он кивнул.
– Да, действительно, ну и что? Нет, сделаем даже подлее, ведь мы же подлые куявы, верно? Усилим впечатление слухом, что спим в разных комнатах…
Она застыла, ожидая подвоха, а он закончил:
– Но ты каждую ночь бегаешь ко мне.
