местные отраву подсовывают или колпачок-«сюрприз» бывает. Его в Пакистане делают. Отвернешь чуть- чуть, он так хлопнет, что в лучшем случае без пальцев останешься, а в худшем — еще и без глаз. Много нашего брата по неопытности пострадало. У меня-то это вторая ходка за ленточку, первая была в восемьдесят первом — восемьдесят третьем годах, — продолжал Николай.
Мимо, покачивая переполненными бедрами, вальяжно прошествовала в трико и на шпильках невысокая дама с самоуверенным лицом. По ходу она оценивающе брызнула глазами по новым знакомым Виктора. Прилипшие к ее формам четыре пары боевых глаз с вожделением проводили мисс-пересылку.
— И много здесь, ну… женщин? — продолжал допытываться Виктор о местном житье-бытье.
— Три процента, — последовал незамедлительный ответ, — как и положено на войне. Без них нельзя. С ума сойдем или как в зоне бывает. Но, если честно, в Афгане по-моему три процента, умно женные на сто. Почему? Видишь ли, это смертельно деликатная тема. Мы коротко просветим тебя, а по ходу сам деталей доберешь.
— Здесь ведь как, — взял на себя обязанности фронтового «моралиста» Юра, — как в известном законе: сколько убыло, столько прибыло. В этом вопросе кадровый отдел работает идеально. Что греха таить, многие едут в Афган, чтобы, если живы будут, более-менее подзаработать, детей потом на ноги поставить, удостоверение участника войны получить, льготы и тому подобное. А для женщин тем более. Ведь наши девчонки едут сюда не от хорошей жизни, оставив дома детей, мужа, если он есть. Ведь, если есть муж, то надо сделать документ, что разведена. Если есть дети, то опять же нужен документ, что они живут самостоятельно, то есть взрослые. Иначе по закону женщине на войне не место. К тому же существует возрастной ценз — до тридцати пяти лет. А этой, что мы видели, даже с натягом меньше сорока пяти не дать. Значит, понесла соответствующие расходы — паспортный стол в Союзе тем и кормится. Но самое сложное для них наступает здесь, вернее — еще на ташкентской пересылке. Там работает целый синдикат «по достойному» для них финансовому размещению, исходя из внешнего вида и протекции. Хочешь добиться того, за чем приехала, — плати, и жизнь-малина обезпечена.
— Будет числиться на должности машинистки при штабе, а служить два года на должности пэпэжэ.
— Не понял, — переспросил Виктор.
— Ты что, совсем непросвещенный? — подосадовал Юра.
— Просвещенный, — ответил Виктор, — но некоторые тонкости не довели.
— Доведут, — засмеялись новые друзья. — Пэпэжэ означает походно-полевая жена, и при начальнике она будет днем и ночью, понял?
— Понял, — кивнул новичок.
— Чем удачнее она договорится, тем ближе к Кабулу. Которая слишком гордая, вон у Коли в Ложкаревке окажется. Это самая нижняя точка на карте. Если не уживется, то через три-четыре месяца уезжает обратно.
— А вот тебе и наглядное пособие к нашему теоретическому занятию, — кивнул головой в сторону контрольно-пропускного пункта Николай.
Из приехавшего «уазика» начальственно, словно барин, вылез прапорщик — близнец утреннего чапаевского Петьки. К нему мгновенно по одной стали подходить все «девчонки» рождения конца пятидесятых годов в поразительно одинаковом «прикиде». Сытый покупатель, вяло обмахивая себя носовым платком, величиной с детскую пеленку, безучастно внимал женскому красноречию. Выслушав всех, он надменно прошествовал мимо вытянувшегося дневального в штаб пересылки.
— Выбрал кого-то, — сказал Юра, сплюнув в сердцах. — Вот так, Витек!
Внезапно всеобщее внимание от женского невольничьего рынка отвлекли раздавшиеся будто рядом калашниковские очереди и несколько взрывов.
— Это из местного карьера, он в пяти километрах отсюда, — сказал кто-то.
Коля слегка потемнев лицом и поминально держа стакан, подробно рассказал о некогда произошедшем в каменном карьере эпизоде афганской войны. Находящийся невдалеке от пересылки карьер здесь был единственным источником высококачественного строительного материала. Беда случилась с группой из восьми молодых солдат, прибывших в Кабул за три месяца до случившегося. Таких молодых ребят здесь называют «бача», то есть по-афгански — «ребенок», «малыш». Их под командованием необстрелянного сержанта отправили на добычу камня для строительства бани одному остро нуждающемуся в ней начальнику.
— Для постройки местных сандунов, — глухо добавил Юрий.
— «Бачата» прибыли на ГАЗ-66 сами. Из оружия взяли только автоматы и по одному магазину…
Вырвавшись на волю подальше от начальственных глаз, они, понятное дело, расслабились и разомлели под кинжальными лучами чужого солнца. Посовещавшись, решили единогласно:
— Задачу выполняем за полтора часа вместо отведенных четырех, а остальное время отдохнем в тенечке и выспимся.
Наскоро надолбив необходимую кучу и закидав ее в кузов, бросили на пальцах, кому быть часовым. Часовой, смешливо посокрушавшись, залез в кабину с открытыми дверями. Друзья расположились на травке. Через двадцать минут, раскиснув от непривычной жары, все спали по-детски крепко, с причмокиванием.
…Первым легким пинком в живот был разбужен сержант. Приветливо улыбающийся «дух», ровесник нашего вояки, приложил палец к губам и поманил:
— Вылезай!
Осоловевший и разомлевший, ничего не соображающий от перегрева парень с овечьей покорностью выполз из-под машины. Ему тут же залепили рот кляпом и связали. Остальных из тенечка выволакивали точно так же. Их оружие держали в руках сидевшие на корточках молчаливые, смотревшие исподлобья бородачи. Смешливый мальчишка-«душок» вкапывал в землю кол, старательно заточенный солдатской лопаткой, как игла. Солдаты, парализованные до окаменелости, следили за его добросовестной работой. Как только она бьша закончена, толстый черный «дух» что-то глухо гаркнул. Первьм подхватили сержанта, поставили на голову и мгновенно раздели. Боец беззвучно истекал обильной слюной. Пощечинами его привели в чувство, и наперебой бормоча какие-то заклинания, стали опускать на кол. Кол безшумно и быстро вошел до живота. Но сержант молчал. После этого «духи» отпустили русского и, впившись в него, глазами, стали смотреть на медленно-медленно оседающее на кол тело под тяжестью собственного веса. Минут через пятнадцать это мучительное движение к земле прекратилось, и конвульсии угасли. Кровавое острие кола торчало из левого глаза мученика. Его руки, связанные за спиной, непроизвольно, от боли переломали себе все пальцы. Сержант молчал даже в момент агонии.
Оставшимся «бачатам» поочередно отрезали головы и сложили пирамидкой на кабине, обернув их прищуренные взгляды на Восток. Но одного солдата оставили живым. Его, сошедшего с ума, привязали собачкой к сержантскому колу, и неспешно исчезли, забрав отрезанные уши для отчетности. «Аллах акбар!»
Не шелохнувшегося во время рассказа Виктора поразил не столько сам факт изуверства и жестокости, сколько смиренномудрый тон повествования о живьем посаженном на кол сержанте. Пройдет совсем немного времени, и сам Виктор будет вынужден говорить о погибших товарищах таким же безразличным, на первый взгляд, тоном, а на самом деле единственно правильным, впитанном нами с молоком матери, без истерик и кликушества, каким говорили о погибших однополчанах вернувшиеся и с Куликова, и с Бородинского, и с Прохоровского полей Наши пращуры. Вечная им память! Упокой, Господи, их души в селениях праведных.
Ночью на пришедших в Кабул газнийских «вертушках» Виктор отправился к месту своей афганской службы. Через сорок пять минут полетного времени он оказался на базе «Скоба», которая на долгое время стала для Виктора родным «домом».
Здравствуй, «Скоба»!
База примостилась на высоте двух тысяч шестьсот метров над уровнем моря, или лучше сказать —
