не узнает, что в пакете, деньги или бумаги, а мы ему тыщонку по возвращении посулим, он и радешенек будет… А во-вторых, и это главное, у него здесь поинтересней приманка имеется…
— Какая? — пошевелил квадратной челюстью Быгаев.
— Дочка моя… Он ведь влюблен в нее, как идиот. Пообещаю, что выдам за него Соньку, так уж будьте спокойны…
— Я не согласен! Нет! — вдруг поднялся со своего стула Любопытнов. — Я не согласен, чтобы она за него замуж выходила! Вы обещали мне! Вы…
— Заткнись, дубина! — дернул Любопытнова за рукав Быгаев. — Тут дело решеткой пахнет, а он, вишь ты, любови захотел! Сиди! Ну! Эй, Казбек, помоги!
Под мощным напором двух богатырей Любопытнов изогнулся, как борец, но все равно продолжал дергаться и возражать. Антоний Петрович не говорил ни слова, молча наблюдая за экзекуцией. Когда же утихомиренный Юрочка присел, промолвил с шипением:
— Я же сказал — «пообещаю»… Вам что, не ясно? Я не совсем ведь рехнулся, чтобы выдавать дочь за этого крылатого придурка… А теперь голосуем: кто за то, чтобы поручить учителю передачу суммы в область?
Одиннадцать рук взметнулись вверх, как сигнальные флажки. Один только Любопытнов медлил, но вскоре и он под грозным взглядом Быгаева поднял покорную ладонь.
— Единогласно, — подвел жирную черту под голосованием Антоний Петрович. — А теперь обсудим план наших действий. Я предлагаю…
Я играю ва-банк
Антоний Петрович предлагал… Однако об этом чуть позже, мой дядюшка. Сейчас я хочу рассказать вам, что испытал при виде описанной сцены. Хотя вы и сами догадались… Гнев, гнев, гнев! Меня обмануть хотели, провести, использовать, как курьера, как мальчика на побегушках, как почтового голубя, а потом осмеять. Меня самым дорогим на свете хотели подкупить, Сонечкой, а после отдать голубушку кретину Любопытнову. Меня оскорбляли, насмехались надо мной и так далее и тому подобное. Короче, от всего услышанного я был свиреп, аки раненый тигр, и рвать хотел и метать, зубами грызть клетку. И уже несколько раз порывался вломиться через окно, вскочить на стол и растоптать фарфоровые чашки, и испинать кислые физиономии, и еще не знаю, что я хотел сделать, — человек на страшное способен в таких состояниях. Но, уже наклоняясь, чтобы вшагнуть в комнату, я всякий раз удерживался, всякий раз сжимал руками рогатину, всякий раз говорил себе: «Погоди, послушай еще, войти ты всегда успеешь…» И я слушал и слушал, и чем больше узнавал о компании Антония Петровича, тем меньше хотелось мне топтать чашки и тем сильнее хотелось мстить по-иному, зло и серьезно, так, чтобы всю жизнь помнили они эту ночь. И когда деловые люди проголосовали единогласно за мой обман, за мое унижение, и когда я убедился, что ни у кого не нашлось и капли совести, чтобы пожалеть меня, тогда-то и созрел окончательно мой рискованный план.
— Я предлагаю, — говорил Антоний Петрович, — послать кого-нибудь к учителю, чтобы вызвать его сюда…
Едва лишь промолвил Антоний Петрович сии слова, я понял — настал миг действия. Сейчас, Костюха! И ни минутой позже! И, оттолкнувшись от стены, я, словно засидевшийся голубь, сделал круг над садом Сонечки и, набрав приличную скорость, прицелился и со всего маху влетел в раскрытое окно. Чудом не запутавшись в тюлевых занавесках, я водрузился на столе, растоптав-таки нечаянно пару чашек.
Эффект от моего вторжения, дядюшка, был потрясающ! Я полагаю, не хуже, чем от явления разбойникам бременских музыкантов. Мафиози с перепугу попадали со стульев и застыли в самых разнообразных уродливых позах. Признаюсь, я испытал удовольствие от их шока и, чтобы довершить эффект, стряхнул ногой со стола осколки разбитой посуды и произнес чеканно, как в школе:
— Не надо меня звать. Я — здесь. Итак, чего же вы от меня хотите?
Ответом была гробовая тишина, нарушаемая лишь робкими шорохами с трудом опоминающихся людей.
— Ну что же вы, уважаемые? — спрыгнул я со стола. — Чего перепугались? Вы желали меня видеть — я явился. К тому же я слышал, у вас мало времени, давайте же не будем его терять… — Я сделал короткую паузу и, увидав свободный стул, уселся и закинул ногу на ногу. — Но только хочу предупредить: я все знаю… Осталось обговорить условия.
— Что вы знаете? — пришел в себя и конвульсивно задергал плечом Антоний Петрович.
— Все, — хлопнул я по столу ладонью.
— Ах, сука! — очухался в этот миг лежащий рядом Быгаев и потянул ко мне железную длань. — Подслушивал?
— Так точно, — усмехнулся я и слегка пнул носком его руку. — Прошу учесть: любое прикосновение ко мне грозит повреждением невидимых крыльев…
— Да я тебя! — Уже и Любопытнов был на ногах, замахивался пустою чашкой. — Да я тебе череп размозжу!
Рука его готова была пульнуть в мою голову хрупкий снаряд, но тут Антоний Петрович подскочил к Юрочке:
— Стоп! Я кому сказал! По местам!
Голос его, еще секунду назад ломкий и неуверенный, звучал уже зычно и напористо, как голос старшины перед строем. И мафиози подчинились, расселись вокруг стола, хотя все еще косились на меня и скалили клыки, как львы перед укротителем. А я, понимая, что нельзя упускать момента, нельзя терять куража, взял с подноса чью-то нетронутую чашку и, отхлебнув глоток, сказал развязно, как булгаковский кот:
— Хорош кофеек… Надеюсь, без валерьяночки… Давненько такого не пивал… — Затем, сделав паузу, добавил решительно: — Итак, ваши условия, мессиры?
Антоний Петрович, сцепив пальцы перед лицом, хрустел ими, словно ломал сухарики. Он, видно, не знал, с чего начать, и я, желая быстрее прекратить рискованный разговор, помог ему:
— Что касается меня, то я гарантирую возвращение к утру. Мои летные способности не составляют труда это исполнить. Слово за вами…
— Что касается нас, — Антоний Петрович опять похрустел суставами, — то, если вы, как вы сами признались, все слышали, я позволю себе назвать ту же самую сумму, которую называл раньше…
Тут Антоний Петрович умолк, по лицу его проскользнула едва заметная усмешка. Сначала я не понял ее смысла, но тут же сообразил, в чем дело. Он меня проверяет, действительно ли я что знаю. Я улыбнулся его убогой хитрости.
— Ну что вы, Антоний Петрович. На тыщу я не согласен… Тысяча — это, простите, издевательство. Я и крылом не шевельну из-за такой суммы. Не на мальчика напали… Ха-ха-ха…
Смех получился, конечно же, деланным, но Антоний Петрович с компанией не заметил этого. Я слышал, что среди мертвой тишины раздался скрип зубов и едва сдерживаемое рычание. Мне стало жутко от сиих злобных звуков, но, вспомнив, как совсем недавно посмеивались мафиози надо мной, я опять обозлился, и злость прибавила мне мужества.
— Не на мальчика, Антоний Петрович… — куражась, хихикал я. — Так что называйте-ка сумму посолидней…
Я поставил чашку на стол, скрестил руки на груди и притворно-высокомерно откинул голову.
— Да какую же посолиднее? — все еще пытался улыбаться Антоний Петрович. Я даже позавидовал его выдержке. — Может быть, сами, Константин Иннокентьевич, назовете, сколько хотите…
— Назвать? — молвил я. — Это, пожалуй, можно… Отчего же не назвать… — Я выдержал паузу, в течение которой обвел присутствующих взглядом, стараясь предположить, что изобразится на их физиономиях в следующий момент. Лица были напряженно-внимательны, как у игроков в Монте-Карло. — Отчего же не назвать… Половину того, что в пакете… — проговорил я ледяным голосом, и тут же услышал хруст раздавленной чашки. Это Быгаев не вынес испытания и, смяв мощной десницей сосуд, в ярости
