своего любимого ученика, говорил старик о нем так трогательно, что голос у него дрожал. Весь урок парень простоял у стенки, почему-то не захотел сесть за парту на свободное место. Его глаза не отрывались от нашего учителя, который время от времени тоже нежно поглядывал на своего ученика. Это было прощание. Старик, конечно, знал это. Наверное, нечто подобное, пусть и не так осознанно, ощущал и парень. Неправдоподобно юный для военной формы (таким я и вижу его сейчас), розовый, свежий, чистый, подтянутый, весь устремленный вперед, он, видимо догадывался, что происходило в душе учителя.
Неслышная мелодия этого диалога двух сердец, ученика и учителя, юноши и старика, и сегодня звучит для меня как пророческий реквием по целому поколению, шагнувшему со школьной скамьи прямо в войну и смерть. Из военных воспоминаний у меня в голове навсегда осталось несколько картин, четко запечатленных сцен, словно фотографий. Они в чем-то случайны, не обязательно многозначительны, но вот врезались в память. Первой в ряду таких «фотографий» памяти стоит именно тот урок математики. С него начинается моя личная история войны. Со взглядов, которыми обменялись перед вечным прощанием учитель и его ученик.
Расплата
Есть широко известная фотография: Гитлер весною 1945 года обходит строй солдат-подростков, членов Гитлерюгенда, и внимательно вглядывается в их лица. Это был его последний резерв, он не задумываясь поставил в строй школьников. Знал ли фюрер тогда, что Сталин летом 1941 года тоже увидел свое спасение в подростках? Когда немецкие войска быстро, словно на учебном марше, шли по нашей земле на восток, Сталин, конечно же, вспомнил, что ни разу не подумал о возможности оборонительной войны и о сооружении укреплений, и решил быстро наверстать упущенное. Но где взять сотни тысяч землекопов для этого гигантского дела, когда все годные и негодные мужчины заняты на фронте или на производстве?
Выше коротко рассказано о том, к чему привела болезненная самонадеянность Сталина, его ставка на победный поход против Германии. Теперь несколько слов о том, как это все выглядело с самого низу, как за это пришлось расплачиваться народу. Речь пойдет о событиях, о которых у нас до сих пор упоминать не любят.
Зайдя в родную школу через несколько дней после начала войны, я узнал, что комсомольцев девятых и десятых классов призывают явиться во двор соседней школы в определенное время. Кроме комсомольцев приглашались вообще все желающие ученики 9–10 классов. Было сказано, что надо будет ехать куда-то из Москвы. Зачем и на сколько, никто не знал. Но причина поездки подразумевалась – война.
Дома у меня эта новость переполоха особого не вызвала, сборов никаких не было. Может быть, потому, что в те дни еще никто не представлял всей серьезности случившегося. Короче говоря, утром в назначенный день в своем выходном костюме и полуботинках, в новом демисезонном пальто я двинулся на сборный пункт. В дорогу захватил шахматы, полотенце, мыло, зубную щетку. И все!
В чужом школьном дворе, через два переулка от моего дома, толкалось несколько сот старшеклассников из близлежащих кварталов. Со стороны могло показаться, что собрались на очередную демонстрацию. Девчата выглядели особенно празднично, даже нарядно. Наяривал духовой оркестр. Подходящих переписывали у ворот. О цели всего этого мероприятия – ни слова. Наконец, после долгого промедления, уже в полдень, всех кое-как построили и сделали перекличку по только что составленному списку. Сказали, что комсомольцы и молодежь Москвы в связи с начавшейся войной направляются для выполнения специального задания. Коротко и абсолютно неясно! Потом, когда уже завершилась эта эпопея, оказавшаяся одновременно и героической, и трагической, и бестолковой, стало понятно, что с самого начала переборщили с нашей всегдашней секретностью. Можно было бы, не вдаваясь в детали, попросить нас хотя бы экипироваться должным образом, иначе собраться в дальний и опасный поход, из которого потом многие не вернулись домой.
Итак, мы под оркестр двинулись нестройными рядами, но весело, с песнями, через самый центр столицы по направлению к Белорусскому вокзалу. Мы шли по площадям и улицам моего детства. Город в последний раз видел многих из нас...
Кто может предугадать свою судьбу? Мне вот повезло. В тот день я не знал, что мой путь навстречу войне, начатый этим маршем к Белорусскому вокзалу, приведет меня 24 июня 1945 года на Красную площадь столицы, на Парад Победы. Он запомнился на всю жизнь так же, как и расставание с Москвой, с детством в самом начале июля 1941 года.
На Белорусском вокзале мы заполнили вагоны «электрички», к которым был прицеплен паровоз. Выглянул я из окна вагона на платформу и увидел, как прощались парень и девушка. Они обнялись и никак не могли расцепиться, когда наш поезд уже тронулся. Было в их расставании непонятное мне отчаяние, неутешное горе. Они на вид были постарше меня и, возможно, больше знали о том, куда мы едем и зачем. Лучше, наверное, понимали, что вообще происходит со страной. А я, глядя на них, удивлялся непонятной для меня их беде.
Поезд пошел на запад, а я нашел себе партнера по шахматам и не видел, как убегали от меня за окном столица и Подмосковье. Из нашего класса, кроме меня, в вагоне было еще трое ребят – Андрей и два Юрия, «большой» и «маленький». Нас недаром усадили в вагоны «электрички». Путь был недолог. Нас доставили на берег Днепра, точно в то самое место, где через него был переброшен мост шоссейной дороги. Мы оказались в Смоленской области. Издешковский район, шестой строительный участок – таким был наш адрес.
Наконец нам объяснили что к чему. Оказалось, мы будем строить оборонительные сооружения вдоль берега Днепра. Разместили всех тут же, неподалеку. Нескольким ребятам из нашей школы отвели сарай, довольно ветхое строение, но для лета вполне сносное. Натаскали мы туда веток и сена и расположились на ночлег. Ранним утром нас накормили у походных кухонь, построили, разбили на бригады и выдали каждому по лопате. Показали, как ею правильно пользоваться. Объявили, что работать будем круглосуточно, в три смены, а будет нужно и в две. И вот тысячи юных землекопов растянулись вдоль берега реки. Нам поручили рыть противотанковый ров, он тянулся вдоль левого берега Днепра, параллельно ему. Где были начало и конец нашего рва, мы не знали. Был он для нас бесконечен, как и сама река. Мы начали рыть землю. Большинство – впервые в жизни. Задание, которое было дано на одну смену нашей группе, казалось чудовищным, невыполнимым. Нам объяснили, что это обычная средняя норма для такого вида земляных работ. Быстро загудели, затекли спины, стерлись ладони, но яма наша заметно углубилась и удлинилась. А через несколько дней оказалось, что необходимые в этом деле нехитрые навыки приходят быстро, мы добрались и до выполнения нормы...
На всем необозримом пространстве вдоль реки копошились в земле тысячи юных москвичей. Мы быстро втянулись в незнакомый до этого физический труд. Уставали, конечно, но мучительным, изнурительным наш труд не казался. Впрочем, в 16 лет все легко и просто!
Работали мы у самого моста через Днепр. Шоссейная дорога была перед глазами. Ни днем, ни ночью движение на ней не прекращалось в обе стороны, на запад и на восток. Наше внимание привлекали те военные, которые шли и ехали с запада. Измотанные и какие-то притихшие солдаты. Мы жадно расспрашивали их, как там, на фронте, дела. Мы были уверены, что фронт еще далеко от нас, от Днепра. Откуда нам было знать, сколь стремительным было наступление фашистских войск? Официальные сообщения Совинформбюро с самого начала войны не могли вызывать особого беспокойства. Попав в тяжелое положение, большевики, по привычке, прибегли ко лжи и массовому обману. Эзоповский язык военных сводок мог только убаюкивать, а никак не мобилизовывать. Обрушившаяся на страну беда была так ужасна, что ее всячески старались утаить. Вот строки первых сводок: «Противник был отбит с большими потерями», «Противник успеха не имел», «Противнику при его попытке наступать нанесено значительное поражение». Более сложный вариант: «Соединения противника на этих направлениях отсечены от его танковых частей» (а на самом деле это означало танковый прорыв!). И еще в том же духе: «Наши войска вели бои с просочившимися танковыми частями противника». Затем все же последовало иное: «Наши войска продолжали отход на подготовленные для обороны позиции»... Но и это нас не очень настораживало.
А на самом деле размеры военного бедствия тогда были просто неописуемые. Скорость продвижения немцев была ошеломляющей. За узкими стрелами своих танковых прорывов, за своими спинами они нахально оставляли разметенные в разные стороны наши войска. Всего через неделю после начала войны была захвачена столица Белоруссии Минск, далеко отстоявшая от нашей западной границы. Вместо того чтобы сообщить об этом событии, Совинформбюро заявило: «Наступление танковых частей передового эшелона противника на Минском и Слуцком направлениях остановлено действиями наших войск. Танковые части противника несут большие потери». Кто мог подумать тогда, что «остановлено» означает захват Минска и что отныне «Минским направлением» в наших сводках будет называться уже продвижение противника на восток от Минска! Кто-то так и додумался называть эти направления именами городов не только тогда, когда враг шел на них с запада, но и тогда, когда, захватив их, шел дальше на восток.
3 июля 1941 года Сталин в своем первом после начала войны выступлении по радио остался верен себе и перед лицом наших катастрофических поражений и потерь заявил: «Лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты». Вообще, если сложить потери немцев, подсчитанные в кабинетах
