подчеркнул, что речь пойдет о «подлинном гуманизме, гуманизме революционного пролетариата, гуманизма силы», и уточнил источник этой силы: «Мы выступаем в стране, освещенной гением Владимира Ильича Ленина, где неустанно и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина».
Вслед за Горьким выступил А. Жданов, главный сталинский опричник в области культуры. Он сразу взял быка за рога и напомнил: «Ваш съезд собирается в период, когда под руководством коммунистической партии, под гениальным водительством нашего великого вождя и учителя товарища Сталина (бурные аплодисменты) бесповоротно и окончательно победил в нашей стране социалистический уклад». Вот так! Коль скоро социализм уже победил, какие еще могут быть разговоры о терроре, голоде, бесправии?.. Писатели не подвели своих партийных наставников и надзирателей. Ведущий прозаик Л. Леонов призвал коллег работать так, чтобы «иметь все основания сказать, что мы достойны быть современниками Сталина». Съезд провозгласил, что советской литературой, как и всем прочим советским, руководит лично товарищ Сталин, давая не только общие указания, но и разрабатывая метод творчества. Так, критик В. Кирпотин заявил: «Свыше двух лет прошло с тех пор, как товарищ Сталин помог нам осмыслить путь развития советской литературы, указав на социалистический реализм как на основной метод». Драматург В. Киршон просил партийное руководство научить, как «нужно писать тем, кто действительно хочет пользоваться методом, гениально указанным нам товарищем Сталиным». Как говорится, дальше ехать некуда! Пропагандистский Молох оказался сильнее разума...
На писательский съезд были приглашены многочисленные гости из-за рубежа. При этом произошел конфуз, который тогда был засекречен, но в 1999 году в «Литературной газете» была опубликована листовка, которую кто-то пытался распространить на съезде. Вот несколько строк из нее, обращенных к зарубежным гостям съезда:
«Страна вот уже 17 лет находится в состоянии, абсолютно исключающем какую-либо возможность свободного высказывания. Мы, русские писатели, напоминаем собой проституток публичного дома с той лишь разницей, что они торгуют своим телом, а мы душой; как для них нет выхода из публичного дома, кроме голодной смерти, так и для нас... Больше того, за наше поведение отвечают наши семьи и близкие нам люди. Мы даже дома часто избегаем говорить так, как думаем, ибо в СССР существует круговая система доносов. От нас отбирают обязательства доносить друг на друга, и мы доносим на своих друзей, родных и знакомых... Вы устраиваете у себя дома различные комитеты по спасению жертв фашизма, вы собираете антивоенные конгрессы, вы устраиваете библиотеки сожженных Гитлером книг, – все это хорошо. Но почему мы не видим вашу деятельность по спасению жертв от нашего, советского, фашизма, проводимого Сталиным; этих жертв, действительно безвинных, возмущающих и оскорбляющих чувства современного человечества больше, гораздо больше, чем всех жертв всего земного шара вместе взятых со времени окончания мировой войны».
Так знали или нет наши отцы и деды еще в тридцатые годы, что творилось в стране при Сталине? Оказывается, были и такие, что знали, причем называли вещи своими именами, например красным фашизмом.
Чем страшнее становилась жизнь при сталинском режиме, тем громче звучали пропагандистские колокола, призванные заглушить правду и возвеличить ложь. Если в довоенные годы до небес вознесли Сталина как «великого вождя и учителя», то в ходе войны, и особенно после нее, к этим определениям добавилось еще одно – «величайший полководец». Вот такой, например, потрясающий факт (правда, в свое время он выглядел повседневным). Какой был самый главный жанр в газетах военных лет в нашей стране? Сводки и корреспонденции с фронтов? Нет, не они, а письма трудящихся товарищу Сталину. Нередко в одном номере газеты их публиковалось по нескольку штук, причем были они огромными, доходили до целой газетной полосы, бывали и больше! Писали отовсюду и от разных прослоек населения (от военных, рабочих, колхозников, интеллигенции и т. п.).
Под каждым таким посланием утверждалось, что оно подписано миллионами советских граждан. Например, неимоверно длинное послание вождю от имени советской молодежи завершалось указанием, что его подписали более 17 миллионов человек!
О чем же писали вождю все эти миллионы? Все о том же – о своей безграничной преданности и готовности отдать за него свою жизнь (да, да, не за Родину, а именно за него!), многие такие «послания» были стихотворными. Авторов таких писем-поэм не указывали, только – количество подписей. Так, например, в письме на целую газетную полосу от украинского народа их количество было подсчитано точно – 9 316 973. Эти более чем девять миллионов единодушно воспевали гений вождя, особенно полководческий, но не забывали при этом и о соответствующей поэтической лирике:
О том, что всего несколько лет назад голод, организованный Сталиным на Украине в ходе коллективизации, унес миллионы жизней украинских крестьян, подписантам этого послания было, похоже, неведомо... Не заметили они и массового террора в те годы.
Я никогда не видел, чтобы все эти письма читались или обсуждались, даже наши политруки в армии и на флоте их нам не читали и не пропагандировали. По-моему, абсурдность этой затеи была очевидна каждому (кроме Сталина?). В разоренной, голодной, залитой кровью стране особенно кощунственно звучали такого рода величальные стихи, песни и проза. Например, вот как пишет о нашей Победе писатель Л. Леонов, считавшийся тогда живым классиком:
«И если мы не умеем измерить глубину нашей радости, еще менее способны мы постигнуть все величие Гения, создавшего этот праздник (речь идет о Дне Победы – В. Н.). Мы знаем – и как хрустит гравий, когда идет он на парад, и как развеваются на ходу полы его длинной шинели, и как в президиумах исторических заседаний он аплодирует своему народу, и как он глядит вдаль, различая детскую улыбку на расстоянии тысячелетия... Но даже и внуки наши, отойдя на век, еще не увидят его в полный исполинский рост. Его слава будет жить, пока живет человеческое слово. И если всю историю земли написать на одной странице, и там будут помянуты его великие дела. Этот человек защитил не только наши жизни и достояние, но и само звание человека, которое хотел отнять у нас фашизм. И оттого – первые цветы весны, и первый свет зари, и первый вздох нашей радости ему, нашему Сталину!»
Чуть выше этого опуса приведен отрывок из письма-поэмы. Автор или авторы его нам неизвестны, а миллионы подписей, разумеется, – фикция, хотя в той атмосфере поголовного, повального страха их можно было бы и собрать, если сильно постараться, но я, например, за всю войну не припомню, чтобы где-нибудь кто-нибудь собирал подписи под такими «письмами трудящихся». Но все их роднит одно – какая-то патологическая бездарность, издевательство не только над смыслом, но и над языком. Другое дело высказывание известного прозаика! По этому поводу можно только вспомнить Сергея Довлатова, одного из самых известных прозаиков нашей литературы второй половины прошлого века. Он вырос в советской коммуналке, в самой народной среде, и свидетельствовал:
«Что Сталин – убийца, моим родителям было хорошо известно. И друзьям моих родителей тоже. В доме только об этом и говорили.
Я одного не понимаю. Почему мои обыкновенные родители все знали, а Эренбург – нет?
В шесть лет я знал, что Сталин убил моего деда. А уж к моменту окончания школы знал решительно все».
Эренбург был в свое время известен не меньше, чем Леонов, и тоже считался ведущим русским прозаиком. Ни он, ни Леонов не могли не знать, не понимать сути происходившего на их глазах! До сих пор у нас бытует миф о том, что современники страшных сталинских десятилетий не знали о масштабах массового террора, не знали, что счет жертвам шел на миллионы. Только, мол, речь Хрущева на XX съезде партии в 1956 году раскрыла людям глаза. А где были эти глаза у миллионов жителей Москвы и Подмосковья (в том числе и у Леонова с Эренбургом), когда в Подмосковье, самом густонаселенном районе страны, сотни тысяч заключенных у всех на виду рыли канал Москва–Волга, строили огромные шлюзы и другие гигантские технические сооружения? Уходящую за горизонт неохватную панораму стройки невозможно было скрыть от посторонних глаз никакими заборами, сторожевыми вышками, конвоирами с ружьями и собаками. В то время вся страна была, можно сказать, опутана колючей проволокой многих сотен больших и малых строек, на которых трудились заключенные. И никто этого не замечал?!
В ответ на такие вопросы в дело вступает пропагандистский Молох, могущественный в нашей стране не меньше военно-промышленного комплекса. Вот он устами Хрущева вещает:
«До смерти Сталина мы считали, что все, что делалось при его жизни, было безупречно правильным и единственно возможным для того, чтобы выжила революция, чтобы она укрепилась и развивалась. Правда, в последний период жизни Сталина, до XIX съезда партии и особенно сразу же после него, у нас, людей из близкого окружения (имею в виду себя, Булганина, Маленкова и в какой-то степени Берию) зародились уже какие-то сомнения, проверить их мы тогда не имели возможности. Только после смерти Сталина, и то не сразу, у нас хватило партийного и гражданского
