— А-у-у!
Она догадалась, что этот согбенный благообразный старик в черном облаченье, очевидно, и есть тот самый Сашин старец, к которому она обращала свои мысленные посланья и вдохновенные речи, и потому направилась ему навстречу, ибо и он, завидя ее, вдруг протянул к ней свои старческие, неожиданно красивые длиннопалые руки и сам успел сделать несколько шагов, прежде чем она подошла к нему.
— Здравствуйте! — поклонился он, приветливо глядя ей в глаза. — Как вы доехали? Все ли благополучно?
Она протянула ему изящную энергичную руку:
— Добрый день! Я добралась прекрасно. Все ветра благоприятствовали мне, — она вдруг пришла в странное возбуждение. — Я и вообще, признаться, люблю всю эту дорожную канитель, весь этот вокзальный шурум-бурум, это бесконечное мчание к неведомым странам, словно воочию убеждаешься, что все мы — лишь сирые странники на этой бедной земле.
Она мчалась в такси сквозь поля и леса и, закуривая первую утреннюю сигарету, все слышала пронзительные скрипки, томительные трубы, призывный звук валькирий, и ее охватывала какая-то головокружительная решимость, кураж, азарт удачи.
— Американские? — спросил таксист, потягивая воздух ноздрями.
— Английские. Не хотите ли? — она протянула ему бордовую глянцевую пачку с золотым оттиском.
— Не курю, — покачал он головой. — Бросил! Курить — здоровью вредить!
— О, — она весело повела очами, — В этой жизни так мало приятного, что отказываться от него — значит вредить здоровью несравненно больше!
— Как я рад вас видеть! — медленно проговорил старец, отвечая Ирине длинным рукопожатьем. — Мы вас так давно ждали! Надолго ли к нам, в нашу Пустыньку?
— О, — улыбнулась она еще шире, у вас тут такой воздух, такая тишина, никакой суеты!
— Отец Таврион! — вдруг прокричала вновь выросшая, как из-под земли, неприветливая особа. Она вразвалку подошла к русобородому монаху, поддерживающему старца, и, выставив вперед выгнутую ладонь, принялась ему выговаривать: — Там кирпич привезли, разгружать некому. Вот сами и разгружайте теперь!
— Матушка Екатерина, — остановил ее старец. — У нас гости, вы уж простите.
Та смерила Ирину взглядом и, что-то пробурчав себе под нос, мигом исчезла.
— Я бы с удовольствием пожила здесь, сколько душе угодно, — продолжала Ирина. — Я сама часто подумываю о том, как бы устраниться от этого мира и взглянуть на него с высоты, но, увы, — дела, житейские битвы...
— Поживите у нас, поживите, — он заглянул ей в глаза, а дела — дела как-нибудь сами уладятся.
— Это говорит в вас ваше доброе сердце, которое каждому желает счастья и успокоения, но, к сожалению, мир думает об этом иначе.
— Вот и монах Леонид позаботится о вашем жилье, чтобы вам было удобно и спокойно, чтобы вы не чувствовали никакого стесненья.
Убогий монах встал у Ирининого плеча, как верный стражник.
— А завтра, завтра — я очень прошу вас почтить своим присутствием нашу монашескую трапезу.
Ирина была в восторге от такого старомодного и витиеватого приглашения. Она взвесила, что о серьезном деле всегда предпочтительней говорить в непринужденной обстановке, и, опустив глаза, голосом, полным скромного достоинства, сказала:
— Поверьте, мне это будет чрезвычайно приятно.
II.
Больше всего Лёнюшка боялся, что после смерти Пелагеи никто его не возьмет под свою опеку, никто не согласиться нести его немощи и он останется околевать в своей полуразвалившейся красношахтинской хатке. Отец Иероним, каждый раз выслушивая
