Мне всегда нравился особняк Аттилы Утора, и в первую очередь тем, что он был ни капли не вульгарен при всех своих масштабах. Я была здесь всего несколько раз — Фокси не жаловала семейную жизнь и предпочитала жить в квартире. Трава на газоне была ровной, будто по ней прошлись бритвой, на ней выстрижены затейливые узоры, которые лучше смотрелись с высоты — с крыши. Когда-то мы сидели там, с двухлетней Имоджен в коляске, пили белое вино и любовались видом. За десять лет здесь появилась пристройка сбоку, но больше не изменилось ничего — ни одного нового деревца или клумбы. Ощущение жизни пропало безвозвратно, и от этого становилось грустно.
На въезде я заметила знакомую широкую спину в черном пиджаке. Пит Мартелл был телохранителем Фокси. Любимым ее занятием были побеги по злачным местам из-под опеки Мартелла, которого мы втихомолку называли Глыба. А поскольку из пословицы «сила — ума могила» он был абсолютным исключением, то сбегать бывало довольно сложно, почти невозможно. Ну почти.
— Мистер Мартелл! — окликнула я его. Он повернулся с неожиданной грацией, которая всегда меня привлекала: глыба глыбой, а двигается как фигурист. Глаза скрывали темные полицейские очки. — Я Кира Кастл, вы меня помните?
— Вы подруга миз Фрэнсис, — произнес он наконец после секундного разглядывания моей персоны. Словно в его голове прошел поиск по каталогу, и я была идентифицирована.
— Да, теперь я работаю в клинике мистера Утора. Мне очень нужно его увидеть. Он дома?
— Вам назначено?
Хороший вопрос, учитывая, что еще такая темень.
— Я не смогла ему дозвониться. У меня нет его домашнего номера. Пожалуйста, мистер Мартелл, это вопрос жизни и смерти.
Еще несколько секунд он меня оглядывал.
— Возможно, мистер Утор спит.
Он так это сказал, что сразу стало ясно — он вряд ли спит.
— Это действительно очень важно.
— Что сказать?
Я собралась с духом.
— Скажите, что это по поводу его дочери.
Утор принял меня, и я поняла, почему, как только его увидела. Не знаю, проснулся ли он или вообще не ложился, но бокал в его руке был наполовину пуст. И мне кажется, что это не первая такая ночь. Выглядел он откровенно паршиво — морщин стало больше, массивный подбородок слегка обвис, волосы сильно поседели. В последний раз я видела его на похоронах Фокси, и с тех пор, кажется, прошло не десять, а двадцать лет.
— О чем вы хотели поговорить, доктор Кастл? — спросил он хриплым голосом, предложив мне выпить. Я отказалась — не хватало нам еще напиться и, обнимаясь, вспоминать прошлое. — Что-то с Имоджен? Или в клинике?
— Нет, не с ней. Пожалуйста, расскажите, как вышло, что ваша дочь стала сфинксом?
— Это важно?
— Поверьте, да.
Он не отрицал. Значит, именно сфинкс, а не какой-то другой лунатик. Пока что я была права.
— Я не знаю. Когда ей было семь лет, она пришла домой с царапиной на руке. Сказала матери, что ее оцарапала кошка. Она позвонила мне, мы продезинфицировали рану и забыли… до первого превращения. Но дочка так ничего и не вспомнила. В ее памяти это существо осталось просто кошкой.
Он долил прямо из бутылки, забыв про лед.
— Тогда эта область не была изучена, и мы даже с моими деньгами не могли ей помочь. Ее мать… она занималась колдовством, испробовала на ней все, что могла, но…
Какой-то бред. Не могу представить себе Анн-Мари, занимающуюся колдовством.
Я осторожно присела в кресло. На столике стояли фотографии. Аттила, Анн-Мари, девятнадцатилетняя Фокси, малышка Имоджен; Аттила, молодая женщина в какой-то разноцветной одежде, похожей на африканскую, и черноволосая мрачноватая девочка лет семи. Фокси? Ужас до чего меняет время. В сравнении с соседним фото разные люди. Но это что! Внимательно приглядевшись, я поняла, почему лицо женщины кажется мне знакомым. И чуть не заорала. Это была дама из моего видения, чей труп выносили из дома в брезентовом мешке!!!
— Ваша… подруга? — спросила я, с трудом сохраняя спокойствие.
— Да. Амайя. Что-то не так?
Он посмотрел на меня с вызовом. Но я и не думала его осуждать, только не сейчас.
— Нет, просто… Не понимаю, как я могла не знать, что ваша дочь — лунатик? — почти прошептала я.
— А почему вы должны были знать?
— Ну… мы же были подругами.
Тут Аттила впервые проявил сносные признаки жизни.
— Вы? С ней? Каким образом?
То ли я совсем запуталась, то ли у него неладно с памятью.
— Когда я училась в хай-скул, мы с Фок… с Фрэнси были близкими подругами. Вы не помните?
— Фрэнси? А при чем тут она? — Он взял в руки фото. — Вы подумали, что это Фрэнси? Нет… Она в детстве была светленькая… как Имоджен.
— А кто? — Я окончательно растерялась.
— Это другая моя дочь. Беати.
— Беати Форджа?.. — прохрипела я и схватилась за его стакан. — Ваша дочь?.. Извините, мне нужно выпить.
— Вы знаете Беати?
— Немного… — Голос не сильно спешил ко мне возвращаться. — Она заходила в нашу клинику.
— Амайя записала ее на свою фамилию… она сказала, что ей ничего от меня не нужно, даже это. Я не видел дочь много лет, Амайя и близко к ней не подпускает. Все пробует свои колдовские штучки. Кажется, она винит меня, что я ничего не смог сделать, чтобы найти ту тварь. А что толку… ведь все равно было поздно… и лекарства не существовало. Как она? Как Беати?
— В порядке. Извините, мистер Утор, мне нужно идти. Спасибо, что согласились принять меня.
— Не за что, Кира. И… если встретите Беати, скажите… нет, ничего не говорите.
Он даже не спросил, зачем, собственно, я приходила. И правильно — ответов у меня все равно не было.
Я вылетела из особняка как пуля и остановилась на пороге, чтобы отдышаться.
Беати — дочь Утора! Не знаю, что это значит, но это не может быть просто совпадением. При первой и дальнейших коротких встречах она показалась мне заурядной клубной тусовщицей с пэтэушными мозгами — слегка наркоманкой, слегка шлюхой, тем более с ее-то безалаберными связями. Но это все меняло. Или она не так проста, как кажется, или попала в беду, недаром у нее были недомо…
И тут я прозрела. Именно так это и называется. Непередаваемое ощущение, когда в полной темноте вдруг загорается далекий огонек, он приближается все быстрее и наконец взрывается ослепительным всеохватывающим рассветом. И ты впервые по-настоящему видишь и понимаешь — то, что раньше принималось за зрение, было просто жалкой попыткой двигаться на ощупь.
Глыба проводил меня до выезда. Уже собираясь закрыть окно, я вдруг спросила:
— Вы ведь знали, что произошло с миз Фрэнсис? Поэтому не было никакого расследования?
