Рафа.— Что-то мне его блудливая рожа не нравится… А-а, старый знакомый! — Тут бараханец злорадно расхохотался.— Именно благодаря мне этот ублюдок оказался здесь, на скамье для гребцов. Во время боя, случившегося несколько лун назад, я взял его в плен. Теперь он ворочает веслом и с величайшим нетерпением ждет, когда наконец его родня удосужится собрать выкуп и уплатить его нашему капитану. Дело в том, что этот зингарец — знатного происхождения, как и я. Только недоноску повезло, и его родители…
— Врешь! — выдохнул раб.— Ты вор. Просто-напросто вор! Даже костюм, который ты носишь,— и тот украден!
— Верно,— ядовито улыбнулся Раф.— Я снял этот костюм с тебя, щенок. Ведь сказано богами: «Кто не умеет защищать свою собственность, тот будет лишен ее!»
— Проклятый служитель Бела! — выкрикнул в ответ его собеседник.
— Верно, Бела, покровителя воров, я уважаю больше всех других богов,— кивнул Раф.— Ну а что касается твоего проклятия, то оно нисколько меня не волнует, так как не способно причинить никакого вреда. Конечно, в наказание за дерзость я мог бы избить тебя до потери сознания, но, пожалуй, не стану делать этого. Слишком много чести для такого слизняка, как ты. Гораздо больше мне нравится наблюдать за тем, как ты корчишься, точно раздавленный червяк, звенишь цепями и исходишь бессильной злобой.
— Если бы не эти цепи, я бы убил тебя! О, как мне хочется дотянуться до твоей шеи и свернуть ее!
— Знаешь, что является самым бесполезным занятием на свете? — ядовито ухмыльнулся бараханец.— Бесплодные мечтания.
В ответ пленник разразился тирадой отборных ругательств, поминая как самого Рафа, так и его отца с матерью, а также всю родню вплоть до седьмого колена. Но этот гнев действительно был бессилен. Соня поглядела на других пленников. Те сидели, испуганно пригнувшись. Казалось, они ожидали, что господа и повелители сейчас начнут наказывать их, не особо разбирая, на чьи спины придутся удары кнута. Затем Соня перевела взгляд на лицо бараханца и испытала потрясение: тот наслаждался! Сейчас Раф был чем-то похож на кота, который играет полузадушенной мышью, не спеша загрызть ее. Да, унижение, которому он подвергал своего пленника, было куда изощреннее и одновременно болезненней, чем простое избиение. Раф не касался его тела. Вместо этого он терзал душу.
Соня почувствовала, что больше не в силах переносить эту сцену.
— Пойдем отсюда,— попросила она.— Как меня раздражают эти грязные рабы!
Уже отойдя шагов на десять, девушка обернулась. Пленник сидел, повесив голову, и плечи его вздрагивали. Но затем он взглянул на Соню, и глаза его засветились надеждой.
По вечерам Енси принимал настойку желтого лотоса, которая заглушала боль в плече и помогала заснуть. Соне нечего было опасаться, что он проснется в самый неподходящий момент. Оставался Менг, который тоже ночевал в этой каюте, прямо в кресле. Похоже, сон у кусанца был довольно чуткий: пару раз Соня видела, как он встает среди ночи и поит Старую Гиену какой-то микстурой. Необходимо было каким-то образом избавиться от него. Ничего, кроме все того же лотоса, Соне на ум не приходило. Но как заставить Менга принять его? Подмешать в пищу?
Над морем стояла ночь. Луна, идущая на убыль, то скрывалась в облаках, то снова освещала бесконечные ряды волн и одинокий корабль, распустивший над ними свой парус. Избавленные попутным ветром от тяжелой повинности, гребцы отдыхали. Изредка слышалось позвякивание цепей, когда кто-то менял позу, иногда кто-нибудь всхрапывал или протяжно стонал во сне. Видно, даже в сновидения проникали надсмотрщики с тяжелыми кожаными бичами… Однако спали далеко не все рабы. Торопливый осторожный шепот слышался между рядами гребцов, несся с борта на борт галеры, примолкал, если рядом проходил охранник, а затем раздавался снова. Жизнь, которую ведут галерные рабы, действительно способна сломать человека, но далеко не всякого. Чтобы выжить, пленник, посаженный за весла, должен либо потерять гордость, либо спрятать ее в самые дальние тайники своей души. А также совершенно необходимо, чтобы чувства его притупились и огрубели, иначе разум не выдержит этой страшной жизни, и человек сойдет с ума. Если сумасшествие окажется буйным, то несчастного убьют, а тело его выкинут за борт, на корм акулам. Ну а тихие сумасшедшие… Что же, здесь, за веслами, было немало и таких. Слабые духом люди, попав на галеру, вскоре превращались в животных: некоторые из них теряли способность даже разговаривать и понимать чужую речь. Их слух воспринимал лишь удары барабана, отбивавшего ритм для гребцов. Кажется, некоторые из них слепли: ведь для того, чтобы грести, зрение не так уж и необходимо. Такие рабы не доставляли своим хозяевам почти никаких хлопот. Но были и другие, сумевшие сохранить свою человеческую сущность. Правда, они безропотно работали и сносили удары надсмотрщиков. А меж тем в душах этих людей таились воля к свободе и свирепая ненависть к тем, кто усадил их на эти проклятые скамьи. Но если рядом оказывался кто-нибудь из команды, лица этих людей сразу делались тупо-покорными и по-скотски безразличными: они ждали подходящего случая! И вот наконец это долгожданное время наступило.
Шальная девка-ванирка, которая попала в плен во время последнего абордажного боя, сумела каким-то образом стащить у капитана ключи от кандалов. Девка оказалась действительно ловкая: выкрав эти ключи, она незаметно передала их красавчику Ремидио. Даже человека она сумела выбрать правильно: этот Ремидио, пленный кордавец, был, конечно, горд до глупости (а здесь, на галере, век у таких оказывался очень недолог). Однако этот же Ремидио страстно желал освободиться и люто ненавидел бараханцев, а потому был включен в «цепочку» верных людей, охватывавшую все скамьи по обоим бортам галеры. Четырех гребцов задушили их же соседи: этих людей подозревали в наушничестве, а рисковать никто не хотел. Уже глубокой ночью, когда темнота сделалась особенно густой, а надсмотрщики стали клевать носом, ключи пошли по рядам. Три негромких щелчка — и обитатели одной скамьи освобождены от кандалов, а ключи незаметно передаются дальше. Однако те, кого кандалы уже не удерживают, остаются сидеть так же неподвижно, как и раньше. Еще вечером по «цепочке» прошло предупреждение: если кто-нибудь попытается вскочить раньше времени, он должен быть убит на месте своими соседями. Надежда на победу над бараханцами оставалась лишь в том случае, если рабы атакуют разом. Люди оставались неподвижными, как колоды, ну а внутри… О, их сердца бешено колотились, а в душе пылало пламя ненависти и надежды.
Осторожный шепот снова и снова прошелестел по палубе, напоминая тихий плеск волн за бортом: «Ждите сигнала, ждите, ждите сигнала…» «Ждите свиста, свиста…» «Тихо, тихо, тихо. Ждите…» «После сигнала — все разом…» «Бейте цепями, цепями, бейте цепями…» «Ждите…»
Соня тоже ждала. Она находилась в капитанской каюте, сидела в кресле, сильно наклонившись вперед, уперев подбородок в сжатые кулаки, а локти в колени. В соседнем кресле расположился Менг. Его поза, как всегда, была расслабленной и непринужденной. Темные глаза кусанца таинственно поблескивали в свете масляных ламп.
— Твоя одезда,— сказал Менг,— тебе лучсе сменить ее.
— Да,— согласилась девушка.
— Лучсе мужской костюм. Это будет удобнее. А есе, в нем теплее и безопаснее.
Кивнув, девушка отправилась в гардеробную. Перебрав несколько одеяний: мужских и женских, предназначенных для балов, для путешествий, для боя (да что там, для всех случаев жизни!), она остановила свой выбор на одежде, ранее принадлежавшей, по-видимому, капитану или помощнику капитана какой-нибудь богатой торговой караки: высокие сапоги с широкими голенищами, суконные брюки и блуза, поверх которой надевалась непромокаемая кожаная куртка и, наконец, кожаная шляпа с широкими обвислыми полями, способными защитить плечи и затылок от дождя и брызг. Переодеваясь, она раздумывала над тем, каким удивительным образом человек, которого она считала врагом, превратился в друга. Вечером, незадолго до заката, Соня вызвалась измельчить в ступке зерна лотоса, предназначенные для капитана. Енси это весьма понравилось. Ему было приятно принять лекарство из рук своей обворожительной невольницы. Зная об уме и проницательности капитана Енси, Соня вовсе не надеялась обмануть его, убедив в искренности своих чувств. Но, похоже, Старая Гиена был согласен и на такую имитацию. Да и что еще ему оставалось? Смешно, но Соня вдруг почувствовала себя так, будто подает милостыню нищему. Впрочем, нищий вовсе не был нищим, ну а «милостыня» тем более была не тем, чем казалась. Если все, что задумала Соня, удастся, то это будет означать конец карьеры капитана Енси, хитрого, удачливого, вероломного и жестокого…
