Соне сладковатое благоухание ароматических смол, что использовали богатые модницы в больших городах, таких как Аграпур, Шангара и Акит. Луна, идущая на убыль, но все еще яркая, медленно и величаво поднималась над кольцом гор, окружавших долину.
Мужчина, на вид лет тридцати — тридцати пяти (а на деле — кто знает?), вышел из-за спин сидевших в ожидании людей, прошел в освещенный круг и остановился почти у самого костра, ярко озаренный его пламенем. Некоторое время он стоял совершенно неподвижно, как бы собираясь с мыслями, потом запел, негромко, почти не разжимая губ, протяжную и печальную песню. Постепенно исполнитель начал двигаться в такт мелодии, тягучие, медленные движения мало-помалу переросли в танец. Все жесты были мягкими и нарочито замедленными, словно действие происходило под водой или во сне. А голос певца, низкий и звучный, постепенно набирал силу, становясь призывным и даже властным. Хотя Соня не понимала слов, но и она тоже попала под влияние этого неторопливого, могучего ритма. Скользящими шагами, танцор двигался вокруг костра, руки его совершали сложные и явно ритуальные движения. Пройдя полный круг, он остановился и умолк, а затем отошел в сторону и сел среди зрителей, которые продолжали молчать, ни единым звуком не выразив своего одобрения. По-видимому, этого и не полагалось делать, ведь обрядовые танцы предназначаются не для того, чтобы ублажить зрителей, а для того, чтобы угодить богам.
— Объясни, пожалуйста, о чем он пел,— попросила Соня Ваату.
— Это очень древняя песня,— отозвался тот.— В ней говорится, что вся наша жизнь — это большой круг. Мы приходим в этот мир ниоткуда, из небытия, и, пройдя весь круг своей жизни, снова уходим в небытие, в никуда. Но этого вовсе не надо бояться…
На смену первому певцу к костру вышел юноша, наверное, один из пришедших накануне в селение, с каким-то музыкальным инструментом в руках, который имел небольшую округлую деку и длинный гриф с туго натянутыми жилками струн. Обогнув костер, он встал напротив стайки нарядно одетых, убравших волосы цветами девушек и положил пальцы на струны. Девушки сразу начали перемигиваться, шушукаться, смущенно хихикать. Юноша принялся пощипывать струны, зазвучала мягкая мелодия, приятная и радостная, а в такт ей юноша запел. Исполнив несколько куплетов, он умолк, продолжая, однако, наигрывать на своем инструменте, а одна из девушек запела высоким голоском, как бы отвечая музыканту.
— О чем они поют? — спросила Соня.
— Юноша рассказал, как прекрасна его возлюбленная, и просил ее согласиться соединить их судьбы. Девушка отвечает согласием,— пояснил Ваату.— После этой церемонии они считаются мужем и женой.
Тем временем песня закончилась, а юноша и девушка, взявшись за руки, сели в сторонке. Лица их сияли счастьем.
Вслед за первым юношей вышел и запел второй, но на этот раз ответная песня девушки оказалась очень короткой и вызвала взрыв смеха среди ее подружек, да и селяне постарше улыбались и покачивали головами. Казалось, ответ развеселил их, но в то же время и озадачил.
— Похоже, этот жених получил отказ? — поинтересовалась Соня.
— Да, ты правильно поняла,— ответил Ваату.— Причем отказ был, пожалуй, излишне резок. Правда, Ниэнте, так зовут этого молодого человека, иногда ведет себя слишком гордо и даже хвастливо. Что ж, возможно, теперь он научится скромности и смирению.
Церемония сватовства меж тем продолжалась. Уже успели образоваться десятка полтора счастливых пар, а двое или трое юношей получили отказ, выраженный иногда деликатно, а иногда и не очень. Но вот очередной жених, выйдя к костру, направился почему-то не к невестам, а в другую сторону. Обогнув костер, он остановился перед Соней и, перебирая струны своего инструмента, запел глубоким звучным голосом:
Уже догадавшись, что все это должно означать, Соня внимательно разглядывала певца. Это был молодой мужчина высокого роста, несколько сухощавый, но широкоплечий и стройный. Темные, слегка выцветшие волосы волнами спадали на прямые плечи. Как и большинство мужчин селения, он носил небольшую аккуратную бородку. Горбоносое лицо его было чуть скуластым, темные, глубоко посаженные глаза и жесткие очертания рта выдавали человека, уверенного в себе, а может, даже и властного.
— Его зовут Теранои,— сказал Ваату.
— О чем он поет? — спросила Соня.
— Девушка с волосами, цветом схожими с медью, горящими, как солнце на закате, ты пришла к нам из далеких краев. Ты сильна и отважна, демоны Перевала Судеб не смогли остановить тебя и вынуждены были отступить, открыв тебе дорогу к нам, живущим в этих горах. Останься с нами навсегда и войди в мой дом, ибо девушка не должна жить в одиночестве…
«О боги,— подумала Соня,— и здесь то же самое, что и везде. До чего же мужчины всех краев похожи друг на друга, будь они гирканцами или кхитайцами, ванирами или дикими пиктами. Ну волосы, как медь, ну не уродина и не горбунья какая-нибудь, вот он уже и растаял, готов разделить со мной весь остаток жизни. Но он ведь в первый раз меня видит. А может, в конце концов у меня есть любимый? А может, я злобная стерва и отравлю ему существование? Только он об этом не думает, вернее, не хочет думать. И почему мужчины, встретив привлекательную девушку, сразу раскисают и глупеют?»
— Переведи ему, пожалуйста…— начала было Соня, но Ваату прервал ее:
— Не так. Отвечай нараспев. Таков наш обычай. А я переведу.
Легко сказать, нараспев. Рыкающее гирканское наречие гораздо менее приспособлено для стихосложения, чем музыкальный по своей природе язык этого народа.
— Выслушай меня, юноша по имени Теранои,— начала говорить Соня, стараясь попасть в такт мелодии, которую терпеливо наигрывал неожиданный претендент на ее руку и сердце.— Ты не знаешь меня, и я тебя тоже не знаю. Мне не знаком твой язык, а ты не владеешь моим. Лишь недавно пришла я в вашу долину и пока не решила, останусь здесь или продолжу свой путь…
— Ты хорошо ответила,— сказал Ваату, закончив переводить.— Твои слова в равной мере были и вежливыми и искренними. Именно так подобает отвечать, чтобы не ранить чувства человека, который предложил тебе свою любовь.
Теранои снял пальцы со струн, закинул свой инструмент за спину и ушел в задние ряды зрителей, сразу пропав в ночных тенях. «Да он гордец,— подумала Соня,— а не нажила ли я врага этим отказом? Впрочем, плевать. Сколько их уже было, таких женихов…»
Сватовство затянулось далеко за полночь. Когда оно закончилось, все хором пели какие-то песни, довольно игривые, если судить по мелодии и выражениям лиц исполнителей, по рядам пошли кувшины с каким-то легким вином.
Впервые Соня увидела, как местные жители пьют хмельное — видимо, эта ночь была особенной. Песни, танцы, вино, медовые лепешки… Как это все походило на обычные деревенские посиделки, веселые и немудрящие. Остаться здесь на всю жизнь? Нет уж, Соня вовсе не находила прелести в таких нехитрых развлечениях, да и вообще в такой жизни, размеренной, спокойной, лишенной болезней, печалей и страстей. Может быть, даже счастливой, но, великие боги, такой нестерпимо скучной!
Наутро Соня снова принялась расспрашивать Ваату:
— Ты говорил, что женихи пришли из соседнего селения, верно?
— Верно.
— А почему так? Разве у вас нет холостых парней?
— Конечно, есть. Но они тоже женятся на девушках из другого селения. Всего в долине пять деревень, и у нас издавна заведен обычай, по которому юноши берут в жены девушек обязательно из другого селения.
— Хм… А если парень вдруг полюбит односельчанку? Ему что, запретят жениться на ней?
Ваату, казалось, растерялся:
— Он… Нет, этого не может быть!
— Почему же? — вкрадчиво спросила Соня. Этот разговор начал забавлять ее. Впервые она видела, что Ваату начинает терять свое неизменное спокойствие.
