Редкие рощи сменились настоящим лесом, и стало окончательно ясно, что троица вышла на верную дорогу. На открытом пространстве укоренилась молодая поросль, а по краям, как и в те стародавние годы, когда Великий Путь еще звался Великим, шумели стены вековых деревьев. Обрадованная успехом, Кесс объявила короткий привал. Нажевавшийся тиксы нытик тут же рухнул без сил. Бомен раздал всем хлеба с сыром, и дети жадно набросились на еду.
За ужином Кестрель наблюдала за Мампо и заметила, как улучшается его настроение по мере наполнения желудка. Точь-в-точь крошка Пинпин, подумалось ей.
– Ты просто маленький, беспомощный ребенок, – строго произнесла девочка. – Плачешь, когда голодный. Даже спишь, как младенец.
– Это плохо?
– А тебе самому разве нравится?
– Главное, чтобы я нравился
– Честное слово! С тобой говорить – как о стенку горох.
– Ну, прости…
– И вообще удивляюсь, как ты продержался в Оранжевом столько лет.
– А мы его об этом и не спрашивали, – тихо промолвил Бо.
Девочка изумленно посмотрела на брата. Верно: столько дней проведя бок о бок, близнецы до сих пор ничего не знали о своем попутчике. В школе от него шарахались как от чумы. Потом, когда самый глупый мальчишка в классе нежданно-негаданно сделался ее другом, Кестрель вовсе не стремилась поощрять эту навязчивую преданность. Ну а за время странствий девочка привыкла думать про него, словно про дикого зверя, который волей случая привязался к ним, нормальным людям, и стал почти любимцем. Но ведь это неправда: Мампо не животное. Он такой же ребенок, как и они с братишкой.
– Где твои родители? – обратилась Кесс к товарищу. Мальчик удивился вопросу, а потом обрадовался, что вызвал чей-то интерес.
– Мамка умерла, когда я был маленьким. А папки нету.
– Он тоже умер?
– Не уверен. По-моему, его просто нет.
– Как же, у всех есть отец. По крайней мере недолго.
– А у меня нету.
– Ты бы хотел узнать, что с ним случилось?
– Не-а.
– Почему?
– Не хочу, и все тут.
– Погоди, откуда же у тебя семейная оценка? – вмешался Бо.
– Да, и как ты умудрился столько лет проучиться в Оранжевой школе с такими… – Девочка запнулась, увидев глаза брата.
– С такими тупыми мозгами? – подсказал однокашник, ничуть не обидевшись. – У меня очень умный дядя. Благодаря ему даже такого дурачка, как я, держат в приличном классе.
Бомена окатила волна невыразимой печали.
– Ты ведь не любишь школу, Мампо? – спросил он, содрогнувшись.
– Конечно, – просто ответил мальчик. – Когда ничего не понимаешь и все над тобой смеются – чего уж тут любить? Близнецы переглянулись: оба вспомнили, как заодно с прочими дразнили странноватого грязнулю, и залились краской стыда.
– Зато теперь здорово, – просиял Мампо. – У меня появились друзья. Правда же, Кесс?
– Правда, – кивнула та. – Мы твои друзья.
Брат понимал, что она притворяется, чтобы не обидеть беднягу, – и готов был расцеловать ее за это.
– Понятия не имею. Мы никогда не виделись. Он очень важный человек с высокими баллами. А я глупый, вот и не гожусь ему в родные.
– Постой, это ужасно!
– Да нет, он такой добрый. Госпожа Холиш всегда про него, говорит с почтением. Он бы обязательно взял меня в семью, если бы я был смышленым. Но мне хорошо и у госпожи Холиш.
– Ах, Мампо, – закручинилась Кестрель. – В какое ужасное, печальное место превратился наш Арамант!
– Ты тоже так думаешь? А я думал, я один…
Бомен покачал головой. Почему-то чем больше он узнавал товарища, тем сильнее изумлялся. Казалось, в душе этого мальчишки не было ни капли злобы или себялюбия. Как никто другой, Мампо умел наслаждаться минутными радостями, не заботясь о том, что ему неподвластно. Вопреки своим горестям он рос неисправимым жизнелюбом – а может, именно черствость и бессердечие окружающих научили его ценить малейшие знаке доброты?
Подкрепив силы, троица заторопилась в путь, ибо солнце клонилось к закату. Мампо, набив живот, заметно повеселел, и ничто не омрачало настроения друзей, спокойно шагающих по руинам некогда Великого Пути на север, в горы.
Дорога тянулась прямо, но, к сожалению, вверх по склону, забирая все круче. Уже не просто большие, а гигантские деревья плотнее смыкали свои ряды по обеим ее сторонам. Вечерело. В грозно сгустившихся сумерках близнецам чудились юркие тени, мерещился хищный блеск чьих-то глаз. Дети ускорили шаг, жались друг к дружке, и все им казалось – снует кто-то вокруг, а глазами его никак не ухватишь.
Нет уж, как ни спеши – придется, видно, в лесу ночевать. Стали посматривать, где бы получше. Мампо до того утомился, что повалился бы и на камень, лишь бы скорей.
– Давайте здесь. Отличное место.
– Что в нем такого отличного?
– Ну, тогда вон у тех больших корней.
– Нет, Мампо. Там нас легко заметить.
– Разве нас кто-нибудь ищет?
– Не знаю. Может, и никто.
Бомен спохватился, прикусил язык, да поздно. Однокашник задергался, начал подпрыгивать и озираться при любом шорохе. Потом не то разглядел что, не то пригрезилось – и вовсе забегал по кругу, пока товарищ не поймал его за плечи. Мампо затих, но продолжал трястись как осиновый лист.
– Все в порядке, успокойся.
– Там… глаза! Я кого-то видел!
– Да, и я тоже. Мы ведь не дадим ему обидеть Кесс?
– Не дадим, Бо. Она же моя подружка.
И Мампо тронулся дальше. Но теперь, стоило ему заметить подозрительную тень между деревьев, юный храбрец поднимал кулак и громко кричал:
– Только выйди, ты у меня получишь!
Близнецы потрусили следом, намереваясь пройти до ночи как можно дальше. Усталость, однако, брала свое: дети уже решились лечь где попало, и будь что будет. Только в этот миг далеко впереди между кронами и замаячили колонны.
Огромные столбы высились справа и слева от Великого Пути, отмечая вход на длинный каменный мост. На дальней стороне белели такие же. Там опять начиналась земля, но чтобы достичь ее, нужно было преодолеть две с лишним сотни ярдов над пропастью, а мост обратился в развалину. Его высокие увенчанные парапетами стены с головокружительно высокими каменными арками разделял двадцати футовый провал: полотно давно обвалилось. Глядя в жуткую бездну, куда уходили опоры, оставалось лишь удивляться, как они еще стоят без поддержки друг друга.
Остановившись под колоннами, друзья устремили взоры в ущелье. Земля обрывалась у них под ногами бесконечным рядом скалистых граней, а далеко-далеко, во мглистом полумраке, мерцали волны широкой реки, что бежала меж двух срединных арок. Противоположный склон избороздили глубокие трещины,
